Содержание

Моральная жизнь эпохи позднего путинизма

В советское время существовал суд партии, и он был легитимнее судебной власти. Инженера вызывали на партбюро завода, скрипача – на партбюро консерватории. Решения такого суда в зависимости от периода истории могли нести гибель – а могли только мелкие служебные неприятности.

В позднем СССР по мере ослабления страха перед партийной системой набирал силу неформальный суд равных, и он тоже был легитимнее официального. «Остракизм «своих» был более грозной силой, чем служебные неприятности», – говорят Петр Вайль и Александр Генис в книге «60-е. Мир советского человека». Когда обсуждают публичных людей, сотрудничающих с государством, – от Чулпан Хаматовой до Константина Богомолова, – то это отголоски того самого суда своих.

И партбюро, и суд своих – суды в кавычках. Оба имели отношение не к человеческой или профессиональной состоятельности «подсудимого», а к своеобразно понятой морали. Партия судила за уклонение от текущей партийной линии, за сделки с враждебной идеологией. Архитектор мог пострадать за то, что проект не укладывался в новую стилевую или экономическую программу партии.

Чем ближе к концу СССР, тем сильнее становились свои и слабее – партия и ее идеологические формулы. Свои судили не за сделки с чуждой идеологией, а за сделки с совестью, за мещанство, за карьеризм, за урон братству свободных людей, которым наплевать на государство. Какую сторону ни возьми, а придется признать, что при СССР моральная жизнь была насыщенной, бурной и опасной.

Ее отголоски слышны до сих пор. «Личные дела» одних граждан разбирают наследники партбюро – и тогда предметом разбора становится моральный облик Владимира Сорокина, Бориса Акунина, Алексея Учителя. Личные дела других разбирают наследники своих – и тогда предметом суждения (и осуждения) оказываются публичные люди, решившие работать с государством или поддержать чиновников в их начинаниях. «Глубокой, беспощадно трезвой нам кажется другая идея – если уж ты угодил в систему зла, то есть практически в любую систему, то нечего дергаться: никакую человечность тут не сохранишь. Или ты вне любых систем, или станешь монстром, никуда не денешься. «Вот она, правда о мире и человеке! Ах, как глубоко!» – говорим мы про всякую книгу, которая заново подтверждает эту идею», – писал Григорий Дашевский о романе Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Между тем Гроссман, живший в самые темные времена власти партбюро, видел высшую ценность в мире, продолжает Дашевский, во вспышках человечности, которые случаются вопреки нечеловеческой силе, уничтожающей в людях человеческое.

Создание конфликтности вокруг идеи работы на государство выгодно пропагандистам, ведь конфликтность углубляет разделения и позволяет лишний раз сказать, что раз работаешь на режим, то назад дороги нет. Такие вещи, кроме представителей самого режима, мало кто говорит.

Значит ли это, что моральный выбор сегодня – фигура речи из прошлого? Значит ли это, что сотрудничество с государством вообще этически не окрашено? Нет. Просто этическая грань проходит не по линии, отделяющей человека от государства. Работа на государство не признак ни высокой нравственности, ни аморализма. В наше время работа на государство если и залог чего-либо, то высокой неопределенности – можно стать еще богаче, а можно попасть под статью.

И потому не достигает цели ни суд псевдосталинского партбюро, ни суд своих. Достойно прожить, обеспечить семью, вырастить и обучить детей, по возможности не становясь монстром и даже помогая выживать другим, можно и работая за государственные деньги. Тем более что во многих областях выбора у людей нет. А можно прожить совсем недостойно, даже обладая редкой в сегодняшней России привилегией – свободой от государства.

Мораль и нравственность | Российская цивилизация в пространстве, времени и мировом контексте

Мораль – это не только особая сфера общественной жизни, основанная на оценке любых поступков и действий с точки зрения добра (блага) и зла, справедливости и несправедливости. Мораль – это особая форма общественного сознания, определяющая, буквально, всю жизнь человеческого общества. Именно от моральных установок и норм зависит формирование и развитие экономических, политических, социальных и иных общественных отношений.

В современной литературе под моралью понимается исторически сложившаяся система норм, обычаев, ценностей, регулирующих общественные отношения и являющиеся критериями поведения людей.

Мораль представляет собой внутриличностный способ удержания человека от опасных для него самого и для общества искушений, разрешения противоречий между индивидом и обществом. Ведь зачастую индивидуальные и общественные интересы не совпадают и чаще всего противоречат друг другу. Человек, как биосоциальное существо, формируется, развивается и живет в обществе, подчиняясь правилам, которые сложились в нем. Однако это не означает, что моральные нормы – это раз и навсегда определенные конструкции. Моральные нормы меняются, развиваются вместе с человеком. Именно поэтому существуют различные морально-нравственные установки в разных обществах и в разные исторические периоды.

Мораль обычно используется как синоним нравственности, но это явное упрощение. Нравственность представляет собой ценностную структуру со­знания, общественно необходимый способ регуляции действий че­ловека в той или иной степени во всех без исключения сферах общественной жизни: в труде, в быту, в политике и науке, в семейных, личных, внутригрупповых, межклассовых и международных отношениях. В отличие от особых требований, предъявляемых к че­ловеку в каждой из этих областей, нравственные принципы имеют соци­ально-всеобщее значение и распространяются на всех людей, фик­сируя в себе то общее и основное, что составляет культуру межче­ловеческих взаимоотношений и откладывается в многовековом опыте развития общества. Тонкая грань между моралью и нравственностью проходит по критерию «должного» и «сущего». Иными словами, мораль определяет то, к чему человек должен стремиться, т.е. «мир должного». В то время как нравственность – это реально практикуемые нормы повседневного поведения, т.е.
«мир сущего».

Мораль – одна из самых ранних форм общественного сознания, возникшая, скорее всего, еще в первобытном обществе. Уже тогда она выступала главным регулятором поведения людей, имела всеобщее значение, распространялась на всех членов коллектива и закрепляла в себе все общее, что составляло ценностные основы общества.

Моральная регуляция имеет оценочно-императивный характер. Это означает, что с помощью моральных норм и ценностей оцени­ваются поступки, слова и намерения людей. Мораль либо одобря­ет их, либо не одобряет, порицает. Моральные нормы представля­ют собой определенные правила или образцы поведения. Одновре­менно они характеризуются той системой оценки, с помощью которой человеческие действия определяются как хорошие или пло­хие, добрые или злые, справедливые или несправедливые. Одобряя что-то или порицая, мораль вместе с этим предписы­вает, повелевает, как следует себя вести, чтобы соответствовать об­щественным требованиям. В этом проявляется ее императивный характер, т.

е. она ориентирована на идеалы, выраженные в моральных нормах.

Моральные нормы опираются на общественные оценки, убеждения и привычки людей, идеалы добра, зла, справедливости и т.п. Моральные нормы регулируют внутреннее поведение чело­века, диктуют безусловное требование поступать в конкретной ситуации так, а не иначе. В то же время моральные требования к человеку имеют в виду не достижение каких-то частных и ближайших результатов в опре­деленной ситуации, а следование общим нормам и принципам по­ведения.

В отдельно взятом случае практический результат действия мо­жет быть различным, зависящим и от случайных обстоятельств. В общесоциальном же масштабе в суммарном итоге выполнение моральной нормы отвечает той или иной общественной потребности, отображенной в обобщенном виде данной нормой. Поэтому форма выражения моральной нормы – это не правило внешней целесооб­разности (чтобы достичь такого-то результата, нужно поступать так-то), а императивное требование, долженствование, которому человек должен следовать при осуществлении самых разных своих целей.

Например, во время Великой Отечественной войны многие подвиги и невероятное мужество защитников нашей Родины были проявлены именно потому, что в обществе было очень высоко значение моральных норм. Для рационально мыслящего, индивидуализированного человека, очевидно, что высшую ценность имеет только его жизнь, поэтому спасать ее следует любыми способами. Однако моральные нормы, будучи важнейшим императивом для наших соотечественников, требовали постоянного жертвования собой ради спасения своих раненых товарищей, попавших в окружение солдат, и наконец, миллионов сограждан, независимости своей страны. В моральных нормах отражаются потребности человека и общества не в границах определенных частных обстоятельств и ситуаций, а на основе громадного исторического опыта многих поколений. Именно поэтому они оценивают как особенные цели, пресле­дуемые людьми, так и средства их достижения. Российское общество всегда отличалось особым, подчеркнуто уважительным отношением к моральным нормам.

С этим связано неприятие многих реформ, проводимых государством, поскольку они противоречат сформировавшимся веками моральным установкам, пониманию должного сквозь призму справедливости и общего (коллективного, общинного) блага.

Функции морали

Моральная регуляция (иначе это называется регулятивная функция) отличается, например, от правовой тем, что влияние первой определяется принципами, действующими изнутри самого человеческого сознания. Право же является внешней надстройкой, контролирующей нижнюю границу человеческих отношений, за которой наступает ответственность перед обществом.

Нравственные представления, нормы морали, как и нормы права, изменяются, трансформируются с течением времени, по мере развития общества. Однако,  одновременно, в различных общностях эти представления могут носить свой специфический характер. Так религиозная мораль традиционно существенно отличается от светской, мораль представителей старшего поколения – от молодежной и т.п.

Помимо регулятивной функции, мораль выполняет воспитательную. Моральные ценности всегда являются основанием социализации молодого поколения, подготовки его к жизни в обществе. Однако следует помнить, что моральное воспитание – это не просто возрастная педагогика. В определенном смысле моральное воспитание продолжается всю жизнь.  Если в детстве ребенок получает первичные моральные представления, то в дальнейшем человек самостоятельно развивает их, превращая в свой нравственный мир. В этом мире моральные требования уже не являются только чем-то внешним, требованиями социума, а выступают основанием самостоя­тельного ценностного выбора, решения, ответственности. Они ста­новятся совестью человека, его моральной рефлексией.

Третья функция морали – коммуникативная. Мораль создает нормативную основу человеческого общения. Внешняя сторона этой основы в требованиях этикета, правилах общения, правилах приличия. Но это внешние нормы. Внутренние – это те, которые, бу­дучи пропущенными через нравственное сознание индивида, ста­новятся его нравственной культурой общения.

И эта культура сра­зу отделяет человека воспитанного, нравственно зрелого, от тако­го, кому эти ценности несвойственны.

Познавательная функция морали не касается познания окружающих предметов, их физико-химических свойств и качеств. Мораль позволяет познавать и оценивать человеческие качества. Моральное знание – это знание о долж­ном, справедливом, о том, что находится под абсолютным запре­том, о добре и зле.

Итак, моральные нормы представляют собой правила поведения, регулирующие отношения между людьми на основе критериев добра и зла, добродетели и порока, чести и бесчестья. Эти оценочные понятия применяются к поведению человека и его деятельности. Норма морали формируются в практических отношениях людей между собой. То, что плохо и вредно для общества (т.е. поведение, не способствующее его стабильности), осуждается и запрещается, а то, что способствует согласию и мирному сосуществованию людей, оценивается положительно и одобряется большинством. Носителями общественной морали является как общество в целом, так и отдельные люди.

Придерживаясь положительных моральных норм, человек руководствуется ими в своих действиях и осуждает тех, кто их нарушает.

Реализация моральных норм

Реализация норм морали контролируется общественным мнением, поддерживается мерами духовного воздействия, а их нарушение пресекается с помощью общественного порицания и осуждения со стороны авторитетных для человека лиц. В обществе со сложной социальной структурой каждая из них имеет в соответствии со своими специфическими интересами разные понятия о справедливости и морали, в пределах группы обязательность той или иной нормы определяется степенью усвоения ее групповым или общественным сознанием. Более того, индивидуальные представления о содержании норм порой противоречивы, причем могут меняться в процессе спора, обсуждений или сдвигов в общественном климате.

В морали не существует четкой разницы между нормой и взглядами. То, что для одного является правилом поведения, для другого – не более чем возможная, но необязательная оценка (взгляд). Тем не менее, существует общественная мораль. Она включает те нормы, которые признаются общераспространенными и необходимыми во всем обществе. Это, прежде всего, нормы, выражающие социальные качества человека по отношению к другим людям – гуманизм, милосердие, доброжелательность, правдивость, порядочность, трудолюбие, справедливость. Эти нормы представляют собой нравственные ценности и являются системообразующими началами, защита их объединяет большинство членов общества.

Моральные нормы тесным образом связаны с понятием красоты, прекрасного в человеке, в его поступках, в окружающем мире. Как справедливо отметил великий русский писатель А.П. Чехов: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда,  и душа, и мысли». Прекрасное в обществе формируется  и выражается эстетическими нормами. Эстетические нормы – это представление общества (конкретного социума) о красоте (что красиво, а что нет; что подобает носить; какая должна быть прическа, если говорить о приземленных вещах). Вообще, что есть красота, каковы ее каноны; что такое прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное, трагическое и комическое. Таким образом, эстетические нормы являются наряду с моралью важнейшими ценностными регуляторами общественных отношений.

Как повысить моральный дух сотрудников

Ладно, а что же такое мораль компании?

Моральный дух компании — это показатель уверенности, энтузиазма и общей удовлетворенности вашей команды. Счастливы ли члены вашей команды, когда приходят утром на работу? Чувствует ли ваша команда себя командой? Высокий моральный дух тесно связан с культурой компании. Если ваш офис наполнен угрюмыми лицами, а в воздухе витает «Это всего лишь работа», то, скорее всего, моральный дух сотрудников на нуле.

Как бы банально это ни звучало, но современные офисы могут создавать и поддерживать семейную атмосферу. Это подразумевает, что ваша команда может не только наладить искренние отношения друг с другом, но и помочь каждому почувствовать поддержку, свободу от осуждения и способность пробовать что-то новое, не опасаясь получить выговор. С точки зрения фактической производительности это означает повышение вовлеченности работников, их стремление к сотрудничеству, и не только большие усилия, но и высокое качество работы, поскольку участники команды помогают друг другу сделать все, что от них зависит.

Почему моральный дух работников так важен?

Удержать работника дешевле, чем обучать нового. Если моральный дух компании высок, у вас намного меньше шансов потерять талантливого работника. В вашей компании наверняка знают, что удерживать существующих клиентов, проявляя заботу о них, гораздо эффективнее, чем привлекать новых. Само собой, это правило распространяется и на вашу команду. Чтобы удержать большой талант, ему надо предложить прекрасные условия. Не думайте, что это автоматически означает увеличение зарплаты. На самом деле более половины работников не считают оплату труда своим главным приоритетом при выборе работы. Ведь какой смысл быть хорошо оплачиваемым, но несчастным?

Стимулирование на рабочем месте

Есть множество способов пробудить высокий моральный дух работников, и это не всегда означает потратиться на новый стол для пинг-понга. Отличная компания и счастливая команда разделяют позитивное отношение к жизни и удовлетворенность работой, которые тесно связаны с общим благополучием. Проще говоря, повышение корпоративной культуры может значительно улучшить не только производительность и эффективность вашей компании, но и жизнь вашей команды. Вот как это сделать:

Обустройство рабочего пространства

Это необязательно так дорого, как может показаться. Особенно сейчас, в условиях пандемии, множество малых предприятий ютятся в крошечных помещениях, даже в гаражах, но они рады и этому. Одним из важнейших условий на рабочем месте является естественное освещение. Бесконечные исследования подтвердили связь между освещением и хорошим самочувствием: 80 % работников указали на важность этого фактора. Добавьте несколько растений, потратьтесь на качественную кофеварку, поставьте одно-два кресла-мешка — и крошечный офис сразу станет намного уютнее. Работа в мрачной и унылой обстановке влияет не только на активность и вовлеченность в целом, но и на психическое здоровье.

Забота о психическом здоровье

Моральный дух работников настолько же важен в удаленной рабочей среде, как и в местном офисе, поэтому забота об их психическом здоровье имеет жизненно важное значение. Признание работника — это не только признание успехов в работе, но и признание человека, который стоит за прекрасно выполненной работой. Возможно, вы не можете держать целый департамент по человеческим ресурсам, но у вас должен быть справедливый и беспристрастный сотрудник отдела кадров, к которому при необходимости могут обращаться работники. Точно так же вы должны гибко подходить к оценке состояния сотрудников. А значит, не стоит недооценивать неявку на работу, связанную с психическим здоровьем, считая ее несерьезной в сравнении с неявкой из-за простуды.

Поиск здорового баланса между работой и личной жизнью

Гибкость рабочего графика и возможность для команды работать из дома — вот о чем нужно всерьез задуматься вашей компании, если вы еще этого не сделали. Идеальный баланс между работой и личной жизнью — когда рабочее время ваших сотрудников никак не влияет на качество их личной жизни. Это может быть так же просто, как сокращение затрат и продолжительности поездки на работу, если вы позволите им работать из дома и проводить высвободившееся ценное время с семьей. Это значит, что они смогут прерывать работу в моменты, когда будут заняты повседневными заботами, при условии, что они отработают установленную норму часов. Как бы ваша администрация ни хотела потеснить личное время сотрудников, убедитесь, что вы делаете все возможное для своей команды, а не только для своего бизнеса.

Горизонтальная иерархия

В современных офисах является нормой, когда владельцы бизнеса и управляющие позволяют проявляться мыслящим личностям. Сегодня вы можете войти в офисы многих компаний и даже не догадываться, кто там главный, потому что со всеми обращаются как с равными. Разрушая жесткую иерархию, вы избавляете своих работников от устаревших представлений о том, что они должны «не высовываться» или «знать свое место». Это побуждает их делиться новыми идеями и решать проблемы творчески, невзирая на статус. Работодатель должен быть таким же доступным, как и работник низшего звена, а таланты и вклад работников низшего звена должны признаваться так же, как и в случае руководителя команды.

Никакого запрета на веселье

Создание веселой обстановки и поощрение непринужденной беседы — ключ к завязыванию настоящей дружбы между работниками. С помощью таких мессенджеров, как Slack, и нескольких эмодзи можно улучшить даже самые скучные проекты, особенно если их будет выполнять команда, которая всегда готова скрасить серые будни. А чем лучше настроение, тем лучше идет работа.

Пусть ваша команда знает о своих успехах

Оценка работы вызывает у многих сотрудников ощущение, что они недостаточно эффективны на своем месте. Да, у вашей команды могут быть красочные кресла-мешки, первоклассные кофемашины и бильярдный стол для игры после обеда, но, если вы не будете оценивать их работу, они никогда не узнают, как стать лучше. Развитие и рост — важнейший фактор для многих работников, ведь никто не готов смириться с мыслью, что он не прогрессирует.

Проводите регулярные встречи со своей командой и составляйте планы действий, чтобы участники могли делать успехи и совершенствоваться. Проверки работников нужно проводить не реже раза в год, но не преподносить их как нечто неприятное или пугающее. Сотрудники должны чувствовать, что это открытый и честный диалог, в котором основное внимание уделяется их сильным и слабым сторонам и всесторонней помощи, которую вы можете им оказать. Демонстрация вашей заинтересованности в профессиональном росте работников — один из самых очевидных показателей их ценности.

Убедитесь, что команда действительно является командой

Ваша компания должна быть группой талантливых людей, способных обмениваться идеями и извлекать пользу из навыков друг друга для создания чего-то фантастического. Как говорится, один в поле не воин. Убедитесь, что согласованы все аспекты работы вашей команды, предоставив ей лучшие инструменты. Dropbox позволяет командам делиться файлами и папками, отзывами и примечаниями, поэтому все будут в курсе происходящего. Благодаря обновлению общих документов в реальном времени, рабочие процессы могут протекать бесперебойно и полностью онлайн, и вам не придется выяснять между собой, куда делась главная автономная копия.

Дело не в деньгах, дело в ценности

У вас может быть самый яркий офис, потрясающие привилегии и неограниченные отпускные, но ваша команда все равно будет работать без вдохновения. В конечном счете высокий моральный дух будет исходить от тех, кто знает, что их ценят. Бонусы и дополнительные развлечения на первых порах могут казаться превосходными, но неужели вашей команде пивной холодильник важнее индивидуального признания? Вероятно, нет. Все эти привилегии не отражают индивидуальную ценность, а вот руководитель, который поощряет ваше стремление к совершенствованию, несомненно да.

Не нужен внушительный бюджет, чтобы начать внедрять некоторые из средств повышения морального духа, да и ваша команда вряд ли «поведется» на покупку новой игровой консоли в зону отдыха, если в действительности ей нужен гибкий график работы. Фактически такая покупка может иметь обратный эффект, если ваша команда думает: «Нам дают играть в игровой зоне, но не разрешают работать из дома?» Так что делайте свой выбор обдуманно.

Мораль | Философский словарь

(лат. moralis – нравственный; mores – нравы) – предмет изучения этики; форма общественного сознания, обвдественный…

(лат. moralis – нравственный; mores – нравы) – предмет изучения этики; форма общественного сознания, обвдественный институт, выполняющий функцию регулирования поведения человека. Во всяком об-ве действия громадного множества людей должны быть согласованы в совокупную массовую деятельность, при всем своем разнообразии подчиняться определенным общесоциальным законам. Функцию такого согласования и выполняет М. наряду с др. формами общественной дисциплины, тесно переплетаясь с ними и вместе с тем представляя собой нечто специфическое. М. регулирует поведение человека во всех без исключения сферах его общественной жизни – в труде и быту, в политике и науке, в семье и общественных местах, хотя и играет в них неодинаковую роль (Труда нравственность. Профессиональная этика, Быта нравственность, Брачно-семейная мораль). Во всех этих сферах помимо М. действуют и др. регуляторы поведения – правовые нормы и декреты государства, производственно-административные распорядки, организационные уставы и инструкции, указания должностных лиц. Обычаи и традиции, общественное мнение, воспитание – все эти формы общественного воздействия на поведение отдельных людей, хотя и связаны с М., не относятся к ней целиком (к примеру, национальные традиции, эстетические нормы в быту, воспитание трудовых навыков). М. того или иного об-ва, прежде всего, предполагает определенное содержание поведения, те, как принято поступать, – нравы. Но поскольку один и тот же поступок может одновременно обладать экономическим, политическим, правовым, моральным и эстетическим значением, отличить специфически нравственную сторону поведения во всем многообразии общественной деятельности человека можно лишь по способу, каким регулируются поступки. Экономическое регулирование осуществляется через материальные интересы людей. Нормы права (Мораль и право) закрепляются в официальном законодательстве и поддерживаются силой государственного принуждения. Административные формы контроля осуществляются через распределение обязанностей и официальных полномочий между должностными лицами. Нравы же повседневно воспроизводятся в жизни об-ва силой массовой привычки, властью общепризнанной и поддерживаемой всеми дисциплины, общественного мнения. Выполнение каждым моральных требований контролируется всеми. Причем авторитет того или иного человека в вопросах нравственности не связан с к.-л. официальными полномочиями, реальной властью или общественным положением, а является духовным авторитетом. Он зависит от того, насколько правильно этот человек понимает смысл моральных требований и выполняет их. В отличие от простых обычаев, нравы поддерживаются не просто силой заведенного и общепринятого порядка, а получают идейное обоснование в представлениях о том, как должно поступать. Простейшие из них -нормы в свою очередь обосновываются как разумные и целесообразные посредством более сложных форм сознания -моральных принципов, идеалов, понятий добра и зла и пр. Все эти представления объединяются в стройную систему воззрений на назначение человека и смысл жизни. Роль сознания в нравственности особенно велика. Каждый поступок, линия поведения или образ жизни в целом могут быть мотивированы и оценены. Моральные требования, предъявляемые к людям, и контроль за их выполнением осуществляются средствами духовного воздействия – через чувство долга, к-рый каждый человек должен осознать и сделать мотивом своего поведения, и через оценку и самооценку его поступков. Ответственность в морали, в отличие от права, имеет не материальный, а идеальный, духовный характер (Поощрение и наказание). Опираясь на выработанные об-вом нравственные представления, усваивая их, отдельный человек может в той или иной мере самостоятельно регулировать свое поведение и судить о моральном значении всего происходящего вокруг него. Т. обр., в М. человек выступает не только как объект общественного контроля, но и как самодеятельная личность (субъект), обладающая своим собственным нравственным самосознанием -убеждениями, чувствами, склонностями, совестью. Следовательно, М. слагается из нравственной деятельности, поведения людей, поступков, особым образом мотивированных; моральных отношений людей, характерного для нравственности способа регулирования поведения. Нравственные деятельность и отношения отражаются и закрепляются в моральном сознании. Единство всех этих сторон определяет природу и специфику М. Между этими сторонами М, могут возникать противоречия, Известное несоответствие всегда существует между требованиями, предъявляемыми к людям, и тем, как они ведут себя. Это несоответствие может проявляться в отдельных отклонениях от моральных норм (Пережитки), но может принять и всеобщий характер, напр. в периоды кризиса определенной общественно-экономической формации. М. – явление историческое, она изменяется и развивается в ходе общего прогресса человеческого об-ва. В истории сменяют друг друга следующие осн. типы М.: общинно-родовая, рабовладельческая, феодальная, буржуазная мораль и коммунистическая нравственность. Та или иная М. в конечном счете служит утверждению и укреплению (или же ниспровержению) существующих общественных отношений. В классовом об-ве и М. имеет классовый характер. Господствующая М. выполняет функцию охраны интересов правящего класса, в то время как эксплуатируемый класс, по мере того как осознает несправедливость существующих отношений и вступает в борьбу с ними, вырабатывает свою собственную, революционную М., противоположную той, к-рую ему навязывают. Вместе с тем в развитии М. наблюдается определенная преемственность, отражающая исторический прогресс общечеловеческой культуры, а также известную общность условий социальной жизни в различные исторические эпохи и разных социальных групп (06-щечеловеческое и классовое в нравственности). «…В морали, как и во всех других отраслях человеческого познания, – пишет Ф. Энгельс, – в общем и целом наблюдается прогресс» (т. 20, с. 96). В этом прогрессе можно установить некоторые определяющие черты (Прогресс нравственный): 1. При смене одних форм М. др. в целом постепенно возрастает мера человечности в отношениях между людьми. Уже в первобытном об-ве возникают простейшие формы взаимопомощи, исчезает обычай людоедства. С возникновением племенных союзов и государства начинает отмирать родовая месть. М. феодального об-ва в принципе осуждает убийство крепостного, тогда как убийство раба считалось частным делом рабовладельца. В буржуазной М. утверждается принцип уважения к личности, хотя и в крайне уродливой форме (Индивидуализм). Высшей гуманностью отличаются принципы коммунистической нравственности. 2. Все более глубокий смысл приобретает понятие справедливости, причем в нем подразумеваются все новые стороны равенства людей. И сам принцип равенства в М. получает все более широкое значение. Всякой классовой М. присуще внутреннее противоречие. С одной стороны, она претендует на то, чтобы быть всеобщей, распространяющейся на всех людей (таково не только формальное условие всякой М., но и воля господствующего класса, стремящегося подчинить своей М. все остальные классы). Но с др. – эта М. остается классовой по содержанию, и повиновение ей фактически имеет различный смысл для угнетенных и правящих классов. Буржуазная М. , устранив принцип сословности (Честь), вместе с тем сохранила на практике различие в подходе к поведению разных классов. Это противоречие полностью преодолевается лишь в коммунистической нравственности. «Мораль, – говорит Ф. Энгельс, – стоящая выше классовых противоположностей и всяких воспоминаний о них, действительно человеческая мораль станет возможной лишь на такой ступени развития общества, когда противоположность классов будет не только преодолена, но и забыта в жизненной практике» (там же). 3. По мере прогресса моральных отношений возрастает роль личности в общественном процессе регулирования поведения. В первобытном об-ве, как указывает В. И. Ленин, социальная дисциплина держалась «сплои привычки, традиций, авторитетом» (т. 39, с. 69) старейшин рода. Здесь не могло быть речи о личной сознательности, т. к. индивид еще не отличал себя от рода и не задумывался над тем, почему он повинуется его требованиям. Лишь в более поздний период родового строй, отмечает К. Маркс, возникает понятие личного достоинства. Отдельный человек уже способен выступить самостоятельно от имени интересов рода. В период разложения родового строя и развития государственно-политических отношений от человека уже начинают требовать, чтобы он совершал определенные действия, повинуясь своему моральному чувству и собственному самосознанию. В эпоху Реформации осознание человеком нравственного значения своих поступков выдвигается в М. на первый план (Моральной доброты теория). Но в силу классового характера М. общественные требования в эксплуататорском об-ве воспринимались личностью как нечто внешнее и часто вступали в противоречие с ее совестью. Лишь с уничтожением классов, в процессе построения коммунистического об-ва, полностью преодолевается противоречие между отдельным человеком и обществом в целом и создаются условия для действительно свободной и сознательной моральной деятельности личности (Самодеятельность и творчество. Свобода нравственная). 4. Чем выше мера гуманности отношений между людьми, тем шире сфера действия нравственности в жизни об-ва. Но эта мера зависит не от развития морального сознания правящих классов, а в осн. от способности трудящихся масс оказывать практическое влияние на государственную политику и экономику, отстаивать свои права в борьбе с эксплуатацией и несправедливостью. Лишь в социалистическом об-ве требования нравственности становятся законом всех сфер социальной жизни. По мере развития общественной активности и сознательности народных масс, утверждения коммунистических отношений происходит постепенное сужение сферы права и возрастает роль нравственного начала в повседневной жизнедеятельности людей.

Мораль (Конт-Спонвиль) | Понятия и категории

МОРАЛЬ (MORALE). Совокупность обязанностей, иначе говоря, обязательств и запретов, которые мы добровольно налагаем на себя вне зависимости от ожидаемой награды или наказания и не надеясь ни на что. Представим себе, что нам объявили: завтра наступает конец света. Информация точная и сомнению не подлежит. Политика при этом известии скончается на месте — она не способна существовать без будущего. Но мораль? Мораль в основных своих чертах останется неизменной. Никакой конец света, даже стоящий на пороге, не дает нам права издеваться над калеками, клеветать, насиловать, пытать, убивать, одним словом, давать волю своему эгоизму и злобе. Мораль не нуждается в будущем. Ей вполне хватает настоящего. Она не нуждается в надежде, довольствуясь волей. «Поступок из чувства долга имеет свою моральную ценность не в той цели, которая может быть посредством него достигнута, — подчеркивает Кант, — а в той максиме, согласно которой решено было его совершить». Его ценность зависит не от ожидаемых последствий, а исключительно от правила, в согласии с которым он совершается. Он свободен от всяких наклонностей и эгоистических расчетов, не принимает во внимание ни один из объектов «способности желания» и абстрагируется от конечных целей, «какие могут быть достигнуты посредством такого поступка» («Основы метафизики нравственности», раздел I). Если ты действуешь ради достижения славы, счастья, своего спасения и при этом не нарушаешь никаких моральных норм, про тебя все равно нельзя сказать, что твои поступки моральны. Тот или иной поступок имеет подлинную нравственную ценность, объясняет Кант, лишь постольку, поскольку он полностью бескорыстен. Это означает, что он должен совершаться не просто в соответствии с долгом (им может двигать корысть; так, купец ведет дела честно, чтобы не растерять покупателей), но именно руководствуясь долгом, иначе говоря, уважением перед нравственным законом или, что то же самое, законом человечности. Приближение конца света ничего не меняет — все мы до самого конца будем руководиться тем, что имеет в наших глазах всеобщую ценность и обязательно для всех, то есть (что опять-таки одно и то же) будем уважать человечность в себе и в других. Вот почему мораль не ведает надежды, а порой и просто приводит в отчаяние. «Мораль не нуждается ни в какой религии», — настаивает Кант, как не нуждается она в каких бы то ни было целях: «мораль самодостаточна» («Религия в пределах только разума», Предисловие). Отсюда — светский характер морали, даже по отношению к людям верующим; отсюда же — абсолютный характер ее диктата, во всяком случае, нами он воспринимается именно как абсолют. Есть Бог или его нет, это ничего не меняет в необходимости защищать слабых. Поэтому нам нет нужды разбираться в том, что собой представляет наше существование, чтобы поступать по-человечески.

Теперь представим себе (этот пример предлагает Кант), что Бог существует и каждому живущему он известен. Что произойдет в этом случае? «У нас перед глазами постоянно стояли бы Бог и вечность во всем их опасном величии». Ослушаться Бога больше никто не посмеет. Ужас перед адом и надежда на рай придадут божественным заповедям беспрецедентную силу. И в мире воцарится испуганное, корыстное послушание в образе абсолютного нравственного порядка: «Нарушений закона, конечно, не было бы, и то, чего требует заповедь, было бы исполнено». Но мораль исчезнет. «Большинство законообразных поступков было бы совершено из страха, лишь немногие в надежде, и ни один — из чувства долга, а моральная ценность поступков, к чему единственно сводится вся ценность личности и даже ценность мира в глазах высшей мудрости, вообще перестала бы существовать» («Критика практического разума», часть I, книга 2, главы 2, 9). Таким образом, для исполнения долга мы не только не нуждаемся в надежде, мы способны действовать повинуясь долгу только в том случае, если ни на что не надеемся.

К чему я веду? К очень простой вещи. Вопреки широко распространенному мнению, мораль не имеет ничего общего с религией, тем более — со страхом перед жандармом или скандалом. И даже если исторически мораль была связана с Церковью, государством и общественным мнением, ее подлинное становление — и в этом одна из лучших заслуг Просвещения — становится возможным лишь по мере ее освобождения от этих институтов. Об этом же говорят, каждый по-своему, Спиноза, Бейль (160) и Кант. Лично я понял это в возрасте 15 лет, слушая песни Брассенса (161). По существу, мораль есть нечто противоположное конформизму, фундаментализму и нравственному порядку, включая и такие вялые его формы, которые сегодня принято называть «политкорректностью». Мораль это не закон общества, власти или Бога, тем более — не закон средств массовой информации или Церкви. Мораль — это закон, принимаемый индивидуумом для себя лично, а значит, закон свободный, как сказал бы Руссо («повиновение закону, предписанному самому себе, есть свобода»), или автономный, как сказал бы Кант (индивидуум подчиняется только «собственному и вместе с тем универсальному закону»). В отличие от Канта и Руссо, я полагаю, что эта свобода или автономия относительны, что нисколько не мешает нам на практике чувствовать их абсолютность (проистекающую не от знания, а от воли) и безусловную необходимость. Я согласен с тем, что всякая мораль исторична. Но историчность морали отнюдь не отменяет самое мораль, а напротив, делает ее существование возможным, как и наше подчинение ей, ведь мы существуем в истории и являемся продуктом истории. Пусть это — относительная автономия, но она стоит больше, чем рабское следование своим наклонностям и страхам. Что же такое мораль? Это совокупность правил, которые я определяю или должен определять для себя сам не в надежде на вознаграждение и не из страха перед наказанием, что было бы эгоизмом, не с оглядкой на других, что было бы лицемерием, но свободно и бескорыстно, по той единственной причине, что мне эти правила представляются всеобщими (годными для всякого разумного существа), ни на что не надеясь и ничего не боясь. «Одиночество в универсуме», — говорил об этом Ален. Это и есть мораль.

Но действительно ли мораль имеет всеобщий характер? Полностью всеобщей она, по-видимому, не бывает никогда. Каждому известно, что мораль меняется в зависимости от эпохи и места. Но мораль способна обрести всеобщий характер, не встречая на этом пути противоречий, и фактически так оно понемногу и происходит. Если оставить в стороне некоторые особенно болезненные архаизмы, больше отягощенные религиозными или историческими условиями, нежели собственно моральными оценками (я прежде всего имею в виду половой вопрос и положение женщины), то придется признать, что содержание, вкладываемое во Франции в понятие «хороший человек», не слишком отличается — а в дальнейшем будет отличаться еще меньше — от того, что под этим выражением понимают в Америке или Индии, Норвегии или Южной Африке, Японии или странах Магриба. Это человек скорее искренний, чем лживый, скорее щедрый, чем эгоист, скорее храбрый, чем трус, скорее честный, чем жуликоватый, скорее мягкий и склонный к состраданию, чем грубый и жестокий. Разумеется, эти понятия сформировались не вчера. Уже Руссо, восставая против релятивизма Монтеня, вернее, против собственного видения его релятивизма, призывал людей к нравственной конвергенции, способной преодолеть культурные различия: «О Монтень! Ты, кичащийся искренностью и правдолюбием, ответь мне откровенно и правдиво, насколько откровенным и правдивым может быть философ, есть ли на земле такая страна, где преступлением считалось бы хранить верность тому, во что веришь, быть милосердным, доброжелательным и щедрым, где добрый человек подвергался бы презрению, а вероломство было в чести?» Монтень не нашел страны, да он ее и не искал. Достаточно перечитать все, что он написал об американских индейцах, с которыми мы обошлись столь чудовищно, — об их отваге и постоянстве, об их «доброте, свободолюбии, честности и чистосердечии» («Опыты», книга III, глава 6). Человечность не принадлежит никому в отдельности, и релятивизм Монтеня есть в то же время и универсализм, в чем нет никакого противоречия (ведь мораль относится ко всему человечеству, и «у каждого человека есть все, что свойственно всему роду людскому», книга III, глава 2). Да и вся история человечества, на каком бы континенте она ни протекала, говорит о том же. Никто не знает, когда именно зародилась мораль — в разных уголках планеты это случилось или две или три тысячи лет назад, когда было сформулировано главное, неважно кем — египетскими или ассирийскими жрецами, иудейскими пророками, индусскими мудрецами или целым соцветием великих мыслителей VI и V в. до н. э.:

Заратустрой (в Иране), Лao-Цзы и Конфуцием (в Китае), Буддой (в Индии), первыми древнегреческими философами, которых мы называем досократиками (в Европе). Как можно не заметить, что, несмотря на многочисленные философские и теологические расхождения, смысл их нравственных заветов сходится в своей фундаментальной основе? И как можно не замечать, что сегодня происходит то же самое? Сравните, о чем говорят аббат Пьер и далай-лама. У этих людей разное происхождение, они принадлежат разным культурам и исповедуют разные религии. Но послушайте их выступления хотя бы несколько минут, и вы убедитесь — вектор их нравственного учения один и тот же. Глобализация несет не только зло, а началась она намного раньше, чем об этом принято думать. Сегодня мы пожинаем плоды медленного исторического процесса, который со взлетами и падениями продолжается вот уже 25 столетий, а мы являемся одновременно его результатом и носителем его дальнейшего распространения. Этот процесс, если рассматривать его с точки зрения нравственности и отвлекаясь от часто принимаемых им жестоких форм, есть процесс конвергенции крупнейших цивилизаций вокруг некоторого числа общих или близких ценностей — тех самых ценностей, благодаря которым мы можем жить вместе, не впадая во взаимное отрицание и во взаимную ненависть. Сегодня мы называем их правами человека, но с точки зрения морали они в первую очередь являются обязанностями человека.

Но откуда берется мораль? От Бога? Это не исключено. Возможно, именно Бог, как полагал Руссо, вложил в нас «бессмертный небесный голос» совести, который заглушает (или хотя бы должен заглушать) все остальные голоса, даже такие, что твердят нам о спасении или славе. Но если Бога нет? Тогда приходится признать, что мораль — чисто человеческое явление, что она есть продукт истории и совокупность норм, выработанных, отобранных и оцененных человечеством на протяжении веков. Почему мы выбрали именно эти нормы? Очевидно, потому, что они оказались благоприятствующими выживанию и развитию вида (я бы назвал это моралью по Дарвину), интересам общества (мораль по Дюркгейму), требованиям разума (мораль по Канту), наконец, всему тому, что диктует нам любовь (мораль по Иисусу Христу или Спинозе).

Представьте себе общество, в котором превозносятся ложь, эгоизм, воровство, убийство, насилие, жестокость, ненависть и тому подобное. У такого общества нет ни малейших шансов выжить, а тем более распространиться по всей планете — его члены только и делали бы, что уничтожали друг друга и рушили все вокруг себя. Поэтому нельзя считать случайным совпадением тот факт, что в мире распространились цивилизации, в которых ценятся совсем другие вещи — искренность, щедрость, уважение к собственности и жизни других людей, наконец, мягкость, сострадание и милосердие. Разве возможно иное человечество? Возможна иная цивилизация? Подобная постановка вопроса позволяет нам сделать важный вывод о сущности морали. Мораль есть то, благодаря чему человечество становится человечным в нормативном смысле термина (в том смысле, в каком человечность противостоит бесчеловечности), отвергая варварство и бесхребетность, по-прежнему угрожающие ей, по-прежнему сопровождающие ее и по- прежнему искушающие ее. Только у людей на этой земле есть обязанности. И это ясно показывает нам, к чему мы должны стремиться. Наш единственный долг как выражение всех наших обязанностей — поступать по-человечески.

Очевидно, что мораль не заменяет ни счастья, ни мудрости, ни любви. Именно поэтому мы и нуждаемся в этике (Этика). Но обойтись без морали мог бы только тот, кто достиг абсолютной мудрости, тем самым полностью лишившись человечности.

Примечания

160. Пьер Бейль (1647—1706) — французский публицист и философ, ранний представитель Просвещения. С позиций скептицизма отвергал возможность рационального обоснования религиозных догматов, утверждал независимость морали от религии.

161. Жорж Брассенс (1921-1981) — французский автор и исполнитель песен лирико-философского содержания.

Конт-Спонвиль Андре. Философский словарь / Пер. с фр. Е.В. Головиной. – М., 2012, с. 324-329.

Мораль — это зло – Психология без соплей

Любая мораль, как свод социальных законов, — это зло. С психологической точки зрения, мораль — это собака гоняющаяся за собственным хвостом.

Очень легко впасть в заблуждение и начать думать, будто мораль ограничивает звериные человеческие инстинкты и, потому, необходима. Если выдернуть человека из его личного исторического контекста, когда его психика уже сформирована, то — да — мораль не позволяет распускать ему руки и идти на поводу у тенденций разрушительных для окружающего общества.

Но есть одно жирное и мохнатое «НО» — думая так, мы не учитываем того, что именно мораль и создает те самые разрушительные тенденции.

Как действует мораль? Ребенка в детстве учат: «Ты так не делай, это — плохо; будешь так делать, мама с папой перестанут тебя любить». Ребенок это принимает и начинает стараться вести себя «хорошо», то есть, он начинает в зародыше душить те свойства своей личности, которые не нравятся его родителям.

Обратите внимание — сами по себе, эти свойства личности не плохие и не хорошие, они просто не устраивают родителей. Не устраивают потому, что их тоже воспитали в каких-то рамках, не устраивают потому, что ребенок со своими проделками и так уже поперек горла сидит, не устривают потому, что воспитательница из детского сада их пристыдила за плохое поведение их чада. И так далее.

А в результет получается, что маленькое живое существо, рожденное, фактически, святым, родители своим воспитанием и навязыванием своей искусственной морали, перекраивают на свой болезненный вкус и лад.

Следите за мыслью? Именно мораль, которой пичкают ребенка в детстве, и превращает его впоследствии в «морального урода», которому, теперь, та же мораль необходима для сдерживания грубого антисоциального поведения. Собака гоняется за хвостом…

Если убрать мораль из этого уравнения — представить ситуацию, что родители позволяют ребенку развиваться естественным образом без того, чтобы делить его поступки на хорошие и плохие — то мы в результате получим не зверя, как многие боятся, а человека с естественной моралью. Такого, который будет жить в гармонии с окружающими людьми не потому, что боится утратить их любовь или нарушить закон, а потому что для него это естественно. В естественной природе человека гораздо меньше «зла», чем в человеке, воспитанном по всем канонам христианской морали.

Здесь можно привести простую аналогию — паровой котел и клапан, контролирующий давление. В естественной ситуации, когда человек не замордован нравственными установками, его «клапан» всегда открыт. Какие бы эмоции и позывы не возникали, они тут же находят выход в самой естественой форме.

Например, агрессия. Это вполне естественная эмоция. Если ее не блокировать, она будет находить выход в таких вещах, как юмор, ирония, изредка, открытый гнев. Но очень маловероятно, что дело дойдет до рукоприкладства. Если же ребенку запретить проявлять свою агрессивность, то его «клапан» закрывается и внутреннее эмоциональное давление начинает расти. И растет до тех пор, пока котел не взрывается — ребенок, как бы ни с того, ни с сего, избивает сверстника за то, что тот косо на него посмотрел. Знакомо? А потом, все начинается по-новой — в новом котле клапан так и останется закрыт.

То же самое происходит и со всеми прочими эмоциями, которые принято считать «плохими». Вместо того, чтобы давать им выход в естественной и контролируемой форме, ребенка вынуждают копить давление в котле. Потом котел взрывается и все начинается сначала. И даже, если до взрыва дело не доходит, представьте себе эту жизнь в постоянном внутреннем напряжении — не сболтнуть лишнего, не сорваться, держать себя в руках. Это как острая хроническая душевная диарея.

И за всем этим стоит мораль, которую мы чтим и считаем необходимой для сдерживания своих звериных позывов…

((А как нравственное воспитание повлияло на вас?))

Безбожная мораль by Peter Singer

Является ли религиозность необходимым условием наличия моральных принципов? Многие люди считают возмутительным богохульством отрицать божественное происхождение морали: наше чувство морали либо было сотворено неким божественным существом, либо мы научились ему посредством религии. И в том и в другом случае, для того чтобы обуздывать грешные желания, которыми нас наделила природа, нам необходима религия. Перефразируя слова Катерины Хепберн, произнесённые ею в картине «Королева Африки», религия, исполняя роль морального компаса, позволяет нам подняться выше старой порочной матери-природы.

  1. Nixon Was Right to Gamble on China Bettman Getty Images

Однако при попытке доказать божественную природу морали мы сталкиваемся с несколькими проблемами. Одна из них заключается в следующем: нас неизбежно обвинят в тавтологии, если мы станем одновременно утверждать, что бог олицетворяет собой добро и что он, в то же время, наделил нас чувством добра и зла. Получится, что мы просто говорим: Бог отвечает своим собственным стандартам.

Вторая проблема заключается в том, что нет таких моральных принципов, которые разделяются всеми верующими людьми, вне зависимости от конкретной веры, и не разделяются всеми скептиками и атеистами. Более того, атеисты и скептики ведут себя не менее нравственно, чем верующие люди, хотя в своих действиях они могут руководствоваться другими принципами. Неверующие часто обладают очень развитым чувством различения добра и зла. Они помогли отменить рабство и потратили немало усилий для уменьшения людских страданий.

Верно и обратное. Религия побуждала и продолжает побуждать людей совершать бесконечные и ужасные злодеяния. Вспомним, например, приказ уничтожить народ мидианитов – мужчин, женщин, мальчиков и не являющихся девственницами девочек, — отданный богом Моисею, или крестовые походы, или инквизицию, или бесконечные конфликты между мусульманами шиитами и мусульманами суннитами, или террористов-смертников, убеждённых в том, что мученичество обеспечит им место в раю.

Третья проблема, с которой мы столкнёмся при попытке доказать божественное происхождение религии, заключается в том, что некоторые моральные принципы носят универсальный характер, несмотря на резкие различия между основными мировыми религиями. Более того, данные принципы можно встретить и в культурах, подобных китайской, которые характеризуются заниженной ролью религии по сравнению с философскими учениями типа конфуцианства.

Возможно, данные универсальные принципы были вложены в нас божественным создателем в момент нашего сотворения. Но существует и другое объяснение данному феномену, которое основывается на данных биологии и геологии: за миллионы лет мы развили в себе моральную способность, которая на интуитивном уровне подсказывает нам, что есть добро, а что — зло.

Subscribe to Project Syndicate

Subscribe to Project Syndicate

Our newest magazine, The Year Ahead 2022: Reckonings, is here. To receive your print copy, delivered wherever you are in the world, subscribe to PS for less than $9 a month. 

As a PS subscriber, you’ll also enjoy unlimited access to our On Point suite of premium long-form content, Say More contributor interviews, The Big Picture topical collections, and the full PS archive.

Subscribe Now

Исследования в области когнитологии (науки о мышлении), а также теоретические аргументы, основанные на философии морали, впервые в истории позволили нам разрешить древний спор о происхождении и о природе морали.

Перед Вами три ситуации. Заполните пустые места в каждой из них одним из этих слов: «обязательно», «допустимо», «недопустимо».

1. Сорвавшийся на уклоне товарный вагон вот-вот задавит пятерых людей, идущих по рельсам. Железнодорожный рабочий стоит у стрелки, с помощью которой можно направить вагон в другую сторону и спасти этих пятерых человек, но при этом вагон задавит одного человека. Переключение стрелки ______.

2. Вы проходите мимо неглубоко пруда, в котором тонет маленькая девочка. Никого, кроме Вас, поблизости нет. Вы можете спасти ребёнка, но в этом случае Ваши штаны придут в негодность. Спасение ребёнка _______.

3. Только что в больницу доставили пятерых людей в критическом состоянии, каждому из которых для того, чтобы выжить, требуется пересадка одного органа. Времени на заказ органов недостаточно, но в приёмной находится здоровый человек. Если хирург воспользуется органами этого человека, то ценой его жизни можно будет спасти пятерых тяжелобольных людей. Пересадка органов от здорового человека _______.

Если в первом случае Вы выбрали «допустимо», во втором – «обязательно», а в третьем – «недопустимо», то Ваши ответы совпали с ответами 1 500 людей по всему миру, которые участвовали в тесте на определение наличия чувства морали на нашей интернет-странице (http://moral.wjh.harvard.edu/). Если мораль исходит от бога, то атеисты должны оценивать данные ситуации отлично от верующих, а их ответы должны основываться на других принципах.

Например, раз у атеистов отсутствует тот самый «моральный компас», то они должны быть движимы лишь личными интересами и пройдут мимо утопающего ребёнка. Но никаких статистически заметных различий между атеистами и верующими обнаружено не было. Примерно 90% опрошенных посчитали переключение стрелки допустимым, 97% указали на обязательность спасения ребёнка, и 97% высказались за недопустимость пересадки органов от здорового человека.

Вразумительных ответов на вопрос о том, чем руководствовались участники опроса при вынесении решений, получено не было. Если же и были даны какие-либо объяснения, то они не являлись отражением различий между опрошенными в отношении религии. Следует отметить и то, что верующие не смогли объяснить мотивы своих действий лучше атеистов.

Данные исследования обеспечивают эмпирическое обоснование идее того, что человек наделён не только такими психологическими возможностями разума как язык и математические способности, но и моральным чувством, которое определяет наши интуитивные суждения о том, что есть добро, а что — зло. Данные интуитивные суждения стали результатом развития наших предков как социальных существ в течение миллионов лет, и являются частью нашей общей наследственности.

С помощью интуиции, появившейся в результате эволюции, мы не всегда можем дать однозначный ответ на моральную дилемму. То, что наши предки считали хорошим, мы можем таковым не считать. Но в основе понимания сути постоянно меняющихся моральных устоев и таких вопросов, как, например, права животных, международная помощь, возможность применения абортов, эвтаназии и т.д. лежит не религия, а гуманизм и наши представления о нормальной жизни.

В этом отношении, представляется крайне необходимым осознавать наличие универсальных интуитивно воспринимаемых моральных принципов, которые мы можем переосмысливать и, при желании, действовать в противоположность их требованиям. Это не является богохульством, потому что источником наших моральных принципов является не бог, а сама наша природа.

Что это такое? на JSTOR

Абстрактный

Полвека назад Элизабет Анскомб напомнила нам, что мы, жители Запада, думаем о морали как о своего рода законе, а именно моральном законе. По первоначальному замыслу, этот закон состоял из небесных приказов, переданных привилегированному клану и известных лишь немногим привилегированным, умевшим читать священные писания. Однако история философии была в значительной степени историей попыток показать, что подобная закону мораль обязательна для всех людей повсюду и познается, подобно истинам арифметики и логики, посредством применения априорного разума.Тем не менее, мораль, как она практикуется повсюду, не является ни божественными заповедями, ни универсальными принципами мышления. Наоборот, это различные обычаи, выработанные членами различных групп, чтобы помочь им ладить друг с другом, удовлетворяя свои биологически обоснованные потребности. Этим обычаям обучают с помощью поощрений и наказаний, они выявляются путем наблюдения за поведением и оцениваются путем измерения того, как они способствуют благополучию группы и индивидуальному процветанию. Из этого следует, что если мы хотим понять нашу мораль и, возможно, улучшить ее, мы должны поставить науку о поведении выше богословских спекуляций, а экономический анализ — выше утопических мечтаний.Короче говоря, мы должны вернуться на Землю.

Информация о журнале

Журнал, основанный в 1973 году под названием Behaviorism, Behavior and Philosophy, посвящен философским, метафизическим и методологическим основам изучения поведения, мозга и разума. В дополнение к оригинальным статьям также приветствуются критические или исторические обзоры и ответы на статьи. Хотя мы надеемся, что все, что мы публикуем, будет обоснованным с научной и философской точек зрения, мы прежде всего настаиваем на ясности и прямоте, соблюдая изречение Фрэнсиса Бэкона о том, что «истина скорее придет из заблуждения, чем из путаницы».» Каждая статья должна быть доступна образованной, но неспециализированной аудитории.

Информация об издателе

Кембриджский центр поведенческих исследований является благотворительной некоммерческой организацией 501 (c) 3, чья миссия состоит в продвижении научного изучения поведения и его гуманного применения для решения практических проблем, включая предотвращение и облегчение человеческих страданий. Кембриджский центр был основан доктором Робертом Эпштейном в 1981 году.

Мораль — обзор | ScienceDirect Topics

Видео и мультфильмы

Первоначально задуманный как образовательный моральный фильм для родителей, Reefer Madness (1936) в конечном итоге был воспринят как культовый юмористический фильм, а в 2005 году возродился как киномюзикл.

Запоминающийся фильм версия « Arsenic and Old Lace » (1944) режиссера Фрэнка Капры уже упоминалась выше, среди литературных искусств, как известная пьеса токсикологической направленности (рис. 5).Ядовитые темы были включены во многие фильмы.

Рисунок 5. Постер фильма «Мышьяк и старое кружево». http://ia.media-imdb.com/images/M/[email protected]@._V1._SY317_CR6,0,214,317_.jpg.

Д.О.А. , фильм-нуар 1950 года с Эдмундом О’Брайеном в главной роли, повествует об отравленном человеке, которому осталось жить всего несколько дней. Ему нужно выяснить, кто пытается его убить и почему.

Годзилла , или, точнее, Годжира (1954), оказал большое влияние на азиатские жанры кино и кино про монстров.Говорят, что Годзилла был своего рода древним динозавром, чья подводная среда обитания была нарушена ядерными испытаниями, а впоследствии он сам облучился в результате неудачного токсикологического эксперимента.

Справочник юного отравителя , вдохновленный настоящим массовым убийцей, представляет собой черную комедию, действие которой происходит в Англии 1960-х годов. Это касается молодого подростка, подающего надежды химика, который заявляет: «Я хочу быть величайшим отравителем, которого когда-либо видел мир».

Серия фильмов, начинающаяся с «Токсичный мститель », является детищем Troma Productions.В этих непристойных фильмах мальчик-швабра в местном клубе здоровья падает в чан с опасными химическими веществами, что делает его ужасно деформированным и одновременно наделяет его сверхчеловеческими способностями.

Обладатель многочисленных наград в 2003 году, короткометражный фильм Билла Домонкоса « Изящное искусство отравления » использует анимацию и музыку Джилл Трейси, чтобы наложить кошмарные видения на создание странного, тревожного мира.

Корейский фильм о монстрах, The Host (2006), представляет собой современный вариант Годзиллы.Эта комедия/драма/что угодно было навеяно, по крайней мере частично, инцидентом 2000 года, когда корейский гробовщик, работавший на вооруженные силы США в Сеуле, сбросил значительное количество формальдегида в канализацию. Интересно, что в конце концов против монстра используется вещество под названием «Желтый агент».

Актуальны также бесчисленные литературные произведения, фильмы, пьесы и другие произведения искусства, в которых рассматриваются зависимости того или иного рода – алкоголизм, наркомания и табакокурение. Подумайте о тех десятилетиях, когда держать, закуривать, курить или ласкать сигарету было обычным делом, даже считавшимся романтичным, сексуальным и крутым в кино.Это использование сигареты в качестве реквизита может быть менее распространенным в современных работах, но оно вряд ли исчезло. Возьмем фильм Отто Премингера 1955 года «: Человек с золотой рукой» , в котором Фрэнк Синатра играет главную роль, в мощном взгляде на наркоманию и ее более поздние и явные преемники. Существует также настоящий рог изобилия материалов об алкоголизме — например, Days of Wine and Roses с Джеком Леммоном и Ли Ремиком из 1958 года, Barfly (1987) рисунок из рассказов Чарльза Буковски, Покидая Лас-Вегас , выпущенный в 1995 году с участием Николаса Кейджа и Элизабет Шу, и многих-многих других.

Мультфильмы и анимация, которые слишком долго считались детской забавой, теперь получили признание благодаря своим художественным достоинствам. Существует множество мультфильмов, использующих проблемы, связанные с окружающей средой, опасными химическими веществами, токсичными отходами и т. Д. Многие веб-сайты собирают и предлагают доступ к ним, которые обычно защищены авторским правом. CartoonStock — один из многих.

В короткометражке о Микки Маусе 1935 года Mickey’s Garden главный герой и Плутон пытаются защитить свой огород от жучков. Воздействие инсектицида вызывает у пары галлюцинации, что они уменьшаются до размеров жуков.

Одна рыба, две рыбы, иглобрюх, синяя рыба — классический эпизод второго сезона (1991) всеми любимого Симпсонов , в котором Гомер ест ядовитую рыбу фугу в суши-ресторане. Излишне говорить, что после ожидания и подготовки к смерти, со всем сопутствующим весельем, он выживает.

Среди многих злодеев, с которыми столкнулся Бэтмен, был Ядовитый Плющ, бывшая женщина-ботаник, которая из-за неудачных экспериментов развила смертельный контакт и одновременно стала невосприимчивой ко всем ядам.Она специалист по использованию растительных токсинов, может использовать арбалет и хлыст из виноградной лозы, а иногда и отравленные дротики. Ядовитые духи и губная помада тоже есть в ее арсенале. Ума Турман сыграла роль в неанимационном и подвергшемся критике фильме «Бэтмен и Робин ».

Классический мультфильм Херблока, Барабаны , оригинальный рисунок которого находится в коллекции Герберта Л. Блока Библиотеки Конгресса, описывается Библиотекой следующим образом: смертельный удар, когда контейнеры с токсичными отходами выливают ядовитое содержимое в зловеще прочерченную реку загрязнения. Его карикатура отразила растущую в 1979 году общественную обеспокоенность по поводу безопасного хранения таких бочек после того, как в новостях появились сообщения о судебных процессах, связанных с незаконным сбросом отходов, а также о случаях возникновения проблем со здоровьем и окружающей средой вблизи свалок опасных отходов в Нью-Джерси, Нью-Йорке. Кентукки и др. Сообщаемые проблемы включали более высокий уровень смертности от рака и просачивание опасных для жизни химических отходов в реки, водоснабжение и дома.

Toxic Toons Эрика Пигора включает яды в в целом омерзительные, гротескные и грубые (и он, несомненно, гордился бы, если бы они были описаны именно так) изображения и анимации.В том же духе знаменитый однопанельный мультфильм Джейкоба Векслера «Собака-разрушитель» (рис. 6, нижняя панель) символизирует токсикологию не как науку, а как образец для самых развратных практиков и жертв.

Рисунок 6. Токсикологическая иконография – традиционная (череп и скрещенные кости/Веселый Роджер) и современная? (порочная собака). http://www.loc.gov/pictures/item/2006682395/.

Телевидение, особенно сериалы и снятые для них фильмы, использовали бесчисленные мотивы отравления. Жанры обычно представляют собой детективы или шоу с участием детективов или полиции или действие которых происходит в зале суда и больнице.Тони Сопрано в эпизоде ​​​​сериала «Клан Сопрано » является лишь одним из многих телевизионных персонажей, заразившихся пищевым отравлением.

Никакое обсуждение развлечений сегодня было бы неуместным, если бы в нем не упоминались видеоигры, будь то компьютерные или консольные. По некоторым данным, количество часов просмотра телевизора значительно сокращается, при этом большая часть потерь связана с увеличением использования видеоигр, особенно среди молодых мужчин, но молодые женщины наверстывают упущенное. Хотя рукопашный бой, оружие, которое стреляет, детонирует, рубит, пронзает, излучает или сжигает, является подавляющим фаворитом, яды не полностью отсутствуют.Яд (Доку) — распространенная болезнь статуса в экстраординарных ролевых видеоиграх Final Fantasy Series, впервые выпущенных в 1987 году, но до сих пор набирающих обороты: по состоянию на июль 2012 года было продано более 100 миллионов единиц этой серии. ожидаемо, может вылечить яд, как и заклинание под названием Poisona. Отравляющий кинжал — оружие в сериале. В Everquest, еще одной серии, которая отказывается умирать, мошенники могут использовать анестезирующий яд, калечащий яд, смертельный яд, мгновенный яд, отупляющий яд, ранящий яд и т. д.

Популярный и самый продаваемый шутер от первого лица Half-Life 2 для ПК, выпущенный в конце 2004 года, представляет хедкрабов, злых существ, которые получают контроль над другими, прикрепляясь к их голове. Вариант, черный хедкраб, может доставлять сильнодействующий яд. Это смертельно, но резко снижает здоровье жертвы и потенциально превращает ее в ядовитого зомби. Сократ наверняка переворачивается в гробу. Может ли Half-Life 3 быть далеко?

В Poison Cloud , игре 2011 года для iPhone, iPod и iPad, игрок играет роль облака, сбрасывающего яд, чтобы разрушить темный и грязный промышленный комплекс, загрязняющий окружающую среду.«Усиления» включают ядовитую каплю, ядовитый шар, дымового чувака, светящегося чувака и тринитротолуол (ТНТ).

Говоря об этом, в одном из торжественных выступлений президента Венесуэлы Уго Чавеса в 2010 году он назвал видеоигры «ядом».

Разум и мораль: где они встречаются? — Фальшивая мораль

Фальшивая мораль.

В современном мире для общения мы используем алфавитный язык. Материальный письменный язык глубоко интегрирован в наше сознание. Трудно обсуждать мораль и разум одновременно, не предполагая при этом слишком многого.Слова скрывают смысл, особенно в очень популярном английском языке, которым я сейчас пользуюсь. В нашем уме есть смысл, который понимает закономерности. Это программирование в нашем сознании позволяет нам понимать любой словесный язык в развивающемся возрасте 4 лет или младше. Мораль можно обсуждать в суде с разумом, но хотелось бы их развести порознь. Когда я думаю об уме, это память, реакции и гормоны, а также стабильность собственного ума.

Мораль — дело более тонкое.Ум может стать менее стабильным и здоровым. Точно так же мораль может стать нестабильной и непризнанной. Я вижу мораль двояко. Мораль может означать быть верным себе, то есть вашему моральному компасу. Популярное определение морали сводится к доброте, уважению и ответственности. Что мне кажется интересным, так это то, что мораль — это человеческое понятие. Это теория, которая не существует вне культур, и то же самое касается разума. Можно сказать, что разум создал мораль во многом так же, как разум создал бога.Конечно, мораль влияет на людей, как и бог. Еще не может быть, чтобы мораль была чем-то существующим, это было только понятие. Я уверен, что есть много людей, которые утверждают, что мораль действительно имеет место в реальности. Они могут даже сказать, что нравственность имеет место в уме. Можно рассуждать так: поскольку разум реален, а мораль — это ум, следовательно, мораль реальна. Как и в случае с моралью, нет никаких свидетельств или доказательств того, что разум реален, как его представляют в нашей и большинстве других культур. Наука может наблюдать электрическую природу мозга, но мало надежды на понимание причин и следствий сигналов мозга. Природа не соблюдает мораль, как мы. Тем не менее, считается, что природа действует в соответствии с высшей моралью или порядком, хотя многие не относятся к природе и нашей планете с таким уважением.

Что такое мораль, когда она меняется в целом для каждого отдельного человека. Мораль не может быть доктриной или набором правил. Понять и понять мораль как таковую — значит иметь мораль как религию. Некоторые люди считают мораль религией. Возможно, существует способ существования морали. Мы можем согласиться с тем, что у каждого человека есть представление об идеальном способе быть в своей роли в жизни.Ожидания, которые каждый человек возлагает на себя и других в отношении своих взаимодействий, можно назвать моралью. Слова реальны, но только потому, что мы так говорим. Поэтому академические концепции самоутверждаются, согласуются сами с собой. Поэтому реальность разлагает понятия, так как воспринимающий может прийти к истине только тогда, когда он признает изменчивое изменение, которое кажется единственно постоянным на протяжении всей жизни. Кто-то может иметь то, что мы называем моралью, не зная ни слова, ни понятия. Это свидетельствует о моем более раннем определении морали как неотъемлемого атрибута человека, который уникален в своем состоянии от индивидуума к индивидууму.Вполне вероятно, что человек, который никогда не слышал о морали, на самом деле лучше понимает, как должна выглядеть мораль в более широком смысле. Это то же самое, что и ум. Тот, кто никогда не слышал слова «ум» и никогда не слышал об этом понятии, остается человеком. Осознаем ли мы больше свой разум, потому что у нас есть коллективная концепция для объяснения нашего разума? Я говорю, что человек, у которого нет понятия «ум», вероятно, более самосознателен и осознает свой собственный ум, чем тот, кто беспокоится о своем собственном уме.Обычно это не помогает понять функцию человеческого тела, чтобы понять его анатомию. Так почему же понимание ума должно помочь нам использовать его? В той мере, в какой разум и мораль разума нереальны, они также связаны.

Наблюдаемая человеческая мораль, вероятно, что-то говорит о природе индивидуального человеческого разума. Мне нужно пояснить, что предыдущее предложение верно только в том случае, если мораль понимается так, как я определил ее в начале этого эссе. Нравственность – это фиксированная черта человека, которая находится полностью в своем проявлении и самобытности.Изменчивость морали — вот что делает ее такой сложной для науки. Сделать мораль реальной — все равно, что провести научное измерение волны. Именно общее существование волн делает их реальными, а не измерение волны в застывшем моменте. Что мне кажется интересным в морали, так это то, как ее можно использовать в качестве спускового механизма, вызывающего чувство вины. Если определенная мораль поощряется культурой, это заставляет нас чувствовать себя плохо, когда мы не взаимодействуем со своими отношениями с миром в соответствии с популярной и поощряющей моралью.Мораль — это фильтр. На мой взгляд, разум трудно классифицировать. Это сбивающая с толку концепция, потому что мы не уверены, что это то же самое, что и мозг, и мы как культура разделены в отношении того, хотим ли мы принять идеи, которые нам навязывают, и хотим ли мы бороться с замалчиванием альтернативного образования и философия. Разум может быть мозгом, но он, безусловно, связан с телом. Итак, разум управляет телом? Является ли разум наблюдателем или это что-то еще? Мне кажется более вероятным, что тело контролирует разум.Реальность постоянного движения наших тел более ощутима, чем звуки наших голов, однако многие люди меньше осознают свое тело. Вполне вероятно, что разум реагирует на потребности, которые тело просит удовлетворить, чтобы продолжать жить.

 

Невозможные требования морали

На заседании «Автор встречается с критиками» на собрании Центрального отдела APA в 2017 году автор Лиза Тессман из Бингемтонского университета встретилась с критиками Номи Арпали, Николасом Комеллом и Эриком Виландом, чтобы обсудить книга Моральное поражение: о невыполнимых требованиях морали.

Лиза, для тех, кто не смог прийти на встречу «Автор встречает критика» в Central APA, можете ли вы дать обзор своей книги?

Моя книга « Моральное падение: о невыполнимых требованиях морали » посвящена ситуациям, в которых моральное падение неизбежно. Чаще всего такие ситуации возникают из-за конфликта между двумя моральными требованиями; если вы не можете выполнить и то, и другое, и ни одно из требований не является «обсуждаемым», то даже то требование, которое отменяется в вашем решении о том, что делать, останется в силе, и вы просто не сможете его выполнить.Но моральная неудача может быть неизбежна и в тех случаях, когда моральное требование возникает из потребностей другого человека, если эти потребности неисчерпаемы и, следовательно, не могут быть удовлетворены. Конечно, чтобы охарактеризовать требования морали как невыполнимые, я должен отвергнуть «должно подразумевается может», поэтому большая часть книги представляет собой переосмысление «должно подразумевает может».

Иногда мы переживаем самих себя как морально обязанных сделать что-то невозможное. Итак, вопрос в том, каков статус этого опыта? Я опираюсь на эмпирическую моральную психологию — указывая на доказательства того, что наши суждения часто вырабатываются автоматическим, интуитивным процессом, а не в процессе сознательного рассуждения, — чтобы объяснить, как мы можем прийти к суждению о том, что от нас требуется что-то сделать, несмотря на то, что мы не в состоянии это сделать. сделать это.Мы не рассуждаем на пути к этому суждению; это автоматическое суждение, непосредственное чувство «я должен ». Но только потому, что мы можем интуитивно судить о том, что от нас невозможно что-то сделать, означает ли это, что мы «на самом деле» обязаны это делать? Чтобы ответить на этот вопрос, я рассматриваю конструктивистские взгляды на то, что такое мораль и какой процесс построения приводит к авторитетным моральным суждениям. Я отличаюсь от других конструктивистов тем, как я понимаю этот процесс, потому что большинство конструктивистов принимают что-то вроде рефлективного равновесия в качестве подходящего процесса для сортировки наших первоначальных оценочных суждений и получения набора, который мы можем одобрить и наполнить авторитетом. Я не думаю, что это единственный путь к конструированию моральных требований, которые мы считаем авторитетными. В частности, ценность, которую мы склонны считать «священной», например ценность того, кого мы любим, может быть подорвана, если мы подвергнем ее критическому сомнению, как это происходит, когда мы рационально сопоставляем ее с другими ценностями. Это представляет собой проблему: нам нужно критически подвергнуть сакрализации ценности, потому что они могут пойти (ужасно) неправильно, но мы рискуем «подумать о немыслимом», если задумаемся о том, чтобы пожертвовать священными ценностями в ходе этого критического вопрошания.Поэтому иногда критические вопросы запрещены, и доверие к нашим суждениям о невозможности необходимости — и наделение этих суждений авторитетом — позволяет нам избегать мыслей о немыслимом.

Я считаю, что невыполнимые моральные требования и неизбежное моральное падение делают моральную жизнь довольно трудной. Эта трудность принимает различные формы, и в средней части книги она исследуется в разных контекстах: есть глава о свидетельствах Холокоста и о том, как сообщения выживших о провалах морали, как правило, встречались с отрицанием; в другой главе рассматривается, как и идеальная теория, и неидеализирующие теории угнетения избегают признания неизбежности определенных моральных ошибок. В последней части книги рассматривается вопрос моральной требовательности, рассматривая теории чрезмерной ответственности (которые сводят к минимуму требования морали), а затем феминистскую этику заботы (которая может изображать мораль как умеренную через специфически феминистскую версию «возражения требовательности»). .») Здесь я утверждаю, что мой взгляд на невыполнимые моральные требования подразумевает, что моральная жизнь чрезвычайно трудна , а не то, что она чрезвычайно требовательна к действиям.

Как вы думаете, что является самым важным аспектом вашей книги?

Некоторые рецензенты и другие читатели описывают книгу как мрачную, мрачную, пессимистическую или трагическую.Одна из моих критиков на этом сеансе назвала ее «самой мрачной книгой по философии» и дала понять, что ей невыносимо читать и обсуждать ее! Иногда мне тоже было невыносимо думать и писать на эту тему. Это мрачная книга. Но я надеюсь, что раскрытие некоторых из самых мучительных аспектов нравственной жизни также важно и убедительно. Я попытался уловить некоторые из худших последствий провалов морали и худшее из того, что невыполнимые моральные требования могут сделать с нами.Я думаю, что иногда человеческие потребности и уязвимости настолько огромны и настолько превосходят чью-либо способность реагировать, и что существует так много потенциальных конфликтов между различными вещами, которые мы ценим, и, более того, мы можем жить своей моральной жизнью в условиях таких серьезных невзгод или несправедливости. , что никакая моральная система не может сказать нам, как избежать морального падения. Вместо этого мы должны жить с этим.

Как вы думаете, какие вопросы были наиболее сложными, которые критики подняли на сессии?

Мне очень понравились комментарии всех трех моих критиков, и я многому научился у каждого из них.Николас Корнелл сделал очень интересное замечание о том, что понятие немыслимости является как недостаточно всеобъемлющим, так и чрезмерно всеобъемлющим. Я ответил согласием, но, возможно, по каким-то причинам, отличным от тех, что имел в виду Корнелл. Я думаю, что наши интуитивные суждения о немыслимости не всегда согласуются с тем, что мы должны называть «действительно» не подлежащими обсуждению запрещенными действиями, потому что наши суждения о немыслимости являются лишь частью сырых материалов, которые входят в процесс социального конструирования. неправильность поступка.Поскольку наши интуитивные суждения, включая суждения о том, что является немыслимым, а что нет, или о том, какие ценности являются священными, могут ошибаться, они не могут быть всеми , которые входят в этот процесс, и иногда мы можем решить, например, что мы не можем рассматривать не подлежащее обсуждению запрещенное действие (например, принесение в жертву жизни далекого незнакомца) как немыслимое только из-за того, как работает наша интуиция.

Номи Арпали поставил перед книгой несколько важных задач. Тот, который был для меня самым интересным, звучал примерно так: во многих случаях человек будет чувствовать, что он морально потерпел неудачу, даже если то, в чем он потерпел неудачу, было невыполнимой задачей; однако никто из окружающих ее людей не осудит ее морально несостоятельной. Другими словами, с точки зрения первого лица мы склонны считать себя обязанными сделать невозможное, в то время как с точки зрения третьего лица мы не воспринимаем людей как невыносимо обязанных. Итак, Арпали спросил: почему мы должны поддерживать точку зрения от первого лица в этом вопросе? У меня нет места, чтобы объяснить весь мой ответ на этот вызов, но он завершается следующей мыслью. Часть того, что мы хотим от других людей , состоит в том, чтобы у них были определенные эмоциональные реакции на нас, включая аффектированное интуитивное суждение о том, что есть вещи, которые было бы немыслимо сделать с нами.Вместо того, чтобы следовать кантианской линии, согласно которой мы должны с моральной точки зрения относиться к другим людям с уважением, что подразумевает, что есть вещи, которые было бы неправильно делать по отношению к ним (например, использовать их просто как средство для достижения наших собственных целей) , я говорю сильнее: мы должны относиться и к другим людям как к существам, которым было бы не просто неправильно, но и немыслимо нарушать теми или иными способами (несмотря на то, что не всегда удается избежать таких нарушений). И такое обращение с ними требует определенной эмоциональной реакции на них.Если это так, то точка зрения, с которой вызывается эта реакция — то есть точка зрения от первого лица того, кто находится в конкретной ситуации, вызывающей эту реакцию, — является точкой зрения, которую следует рассматривать как авторитетную. Если аффективно-нагруженное интуитивное суждение о том, что человек не может что-то сделать, потому что альтернатива была бы немыслима, как правило, не делается с точки зрения третьего лица, то ограничение себя этой точкой зрения означает, что мы теряем эту ценную ценность. способ реагировать на других людей.

Комментарии Эрика Виланда подтолкнули меня к тому, чтобы больше задуматься о том, что я подразумеваю под несоответствием (между суждением о том, что «должен подразумевает, что может», и суждением о том, что от меня невозможно требовать) и углубились в концепцию несоответствия, чем я сам в этом. книга, в которой я утверждаю, что два суждения не могут находиться в рефлексивном равновесии. Его аргумент касался фантастического тура по Алисе в Стране Чудес, который был очень веселым.

Каковы области для дальнейших исследований по этой теме?

То, что я сделал сразу после прочтения книги, было не то чтобы дальнейшим исследованием темы, а дальнейшей работой над этой темой: я был разочарован тем фактом, что книга — и большая часть того, что пишут профессиональные философы — направлена ​​на аудитории других философов.Я пообещал начать писать для более широкой аудитории. Так что я сделал именно это. Я написал новую книгу, в которой выражены многие из тех же идей, которые я развил в « Моральный провал » (плюс немного нового материала), но она предназначена для чтения людьми с небольшим или нулевым опытом в философии, и в ней полно конкретных примеров. Новая книга называется Когда делать правильные вещи невозможно , и она будет выпущена издательством Oxford University Press в июле 2017 года.

Что бы вы посоветовали авторам и критикам, когда они встречаются на подобных встречах?

Сначала хорошо позавтракайте.

Лиза Тессман — профессор философии Бингемтонского университета. Она является автором книг «Отягощенные добродетели: этика добродетели для освободительной борьбы» (OUP, 2005 г.), «Моральный провал: о невыполнимых требованиях морали» (OUP, 2015 г.) и «Когда делать правильные вещи невозможно» (OUP, ожидается в 2017 г.).

Скай Клири, доктор философии, магистр делового администрирования, автор книги «Экзистенциализм и романтическая любовь» (Palgrave Macmillan, 2015) и соредактор книги «Как жить хорошей жизнью» (Vintage, 2020).Она преподает в Колумбийском университете и Барнард-колледже и пишет в Твиттере @skye_cleary.

Мораль и личность | Philosophy Talk

 

Наша тема на этой неделе — Мораль и Я. Теперь большинство людей считают себя довольно порядочными типами, может, и не святыми, но они говорят себе, что большую часть времени готовы поступать правильно. Но если вы исследуете, как люди на самом деле ведут себя в различных ситуациях, ситуациях, которые подвергают испытанию их моральные качества, мы на самом деле не соответствуем нашим собственным самооценкам.

Социальные психологи давно знают, что наши оценки других людей в определенном смысле подозрительны. Совсем недавно они обнаружили удивительные и провокационные результаты о том, как люди оценивают свои моральные качества. Начните с простого примера оценки других. Предположим, Алиса видит, как Боб спотыкается о камень и падает. Алиса может счесть Боба неуклюжим или небрежным. Но если бы Алиса сама споткнулась о тот же камень, она, скорее всего, обвинила бы расположение камня в своем спотыкании.а не собственной неуклюжести.

Другими словами, оценивая других, люди гораздо чаще сосредотачиваются на характере, исключая ситуацию, в то время как при оценке собственных действий мы полностью учитываем влияние ситуации. Социальные психологи называют эту тенденцию игнорировать последствия ситуации при оценке других фундаментальной ошибкой атрибуции. Это также называется предвзятостью актера-наблюдателя. Этот ярлык подчеркивает нашу склонность присваивать мораль одним способом в нашей роли актера от первого лица и другим способом в нашей роли наблюдателя от третьего лица.

Обратимся теперь к нашей оценке себя. Ясно, что мы морально оцениваем себя и других по-разному, но лучше или хуже мы оцениваем себя, чем других? Оказывается, самооценка — штука довольно хитрая. Рассмотрим следующий сценарий, который может произойти на рабочем месте. Предположим, начальник просит работника относительно высокого уровня выполнить какую-то черную и монотонную работу, которая намного ниже его уровня оплаты. Будучи командным игроком, рабочий делает это, хотя на самом деле не хочет и не получает от этого удовольствия.Вы можете подумать, что это хорошо для рабочего.

А теперь предположим, что неделю или две спустя начальник просит другого работника того же уровня помочь с той же задачей, но на этот раз рабочий отказывается. Но мы должны добавить морщину здесь. Со вторым рабочим ничего не происходит. Босс принимает его отказ и идет дальше. Как вы думаете, что почувствует первый рабочий? Как лох? Я имею в виду, что это была не его работа. Начальница, очевидно, понимала, что не имеет права ожидать или требовать от него подчинения.Кроме того, рабочий ничего не получил от этого. Это и есть определение лоха, не так ли?

Объективно говоря, может, и так. Но это совсем не та история, которую расскажет себе рабочий. Он будет изображать себя не лохом, а святым, человеком, готовым превзойти зов долга ради общего блага. И вместо того, чтобы изобразить своего коллегу, того, кто не согласился, как человека твердого, напористого и готового постоять за себя, он скажет себе, что другой парень просто эгоцентричный придурок, озабоченный только его собственное благополучие.Люди хотят иметь положительное моральное представление о себе, и они будут делать многое — например, возвышать себя, принижая других, — чтобы защитить это представление о себе.

Или рассмотрим феномен морального лицензирования. Люди будут использовать моральный кредит, который, по их мнению, они заработали в одной ситуации, как лицензию на поведение, которое в противном случае могло бы быть морально проблематичным. Так, например, люди, демонстрирующие отсутствие предубеждений в одном контексте, часто не стесняются выражать дискриминационное отношение в другом контексте, потому что они отдают себе моральную честь за изначальное отсутствие предубеждений.Здесь я думаю об исследованиях, которые показывают, что белые и азиаты, которые голосовали за Обаму, часто более комфортно выражают явное предпочтение белому человеку, получившему работу, а не чернокожему, особенно если им разрешено объяснять, что они проголосовали. для Обамы.

Мы думаем, что под поверхностью скрываются некоторые глубоко тревожные и сложные философские вопросы. Феномен предвзятости актера-наблюдателя предполагает, что мы не очень хороши в оценке моральных качеств других.Но оказывается, что многое из того, во что мы верим о себе, может быть корыстной болтовней, которая служит для защиты возможно ложного представления о себе. И мы используем этот бредовый образ себя как разрешение на морально проблематичное поведение. Как философы, верящие в объективную мораль, мы должны задаться вопросом, существуют ли какие-либо объективные факты о наших моральных качествах. Можем ли мы узнать такие факты? Или корыстная болтовня действительно лучшее, что мы можем сделать? И если это лучшее, что мы можем сделать, должны ли мы просто отказаться от самой идеи объективных моральных стандартов? Вот некоторые из вопросов, которые мы зададим нашему гостю — известному социальному психологу Бенуа Монину из Стэнфордского университета, который провел много новаторских исследований морали и личности.

Программа этой недели, кстати, была еще одной из нашей серии живых выступлений в Театре Марш в Сан-Франциско. Хотя это означает, что вы не сможете присоединиться к нашей беседе в прямом эфире, вы можете продолжить беседу здесь, в этом блоге, опубликовав комментарий.

Если вы еще не были на одном из наших живых выступлений в Marsh или по всей стране, обязательно посетите нас. Если я так скажу, мы устроим отличное шоу! Помимо материала, который вы слышите в радиоэфире, многое происходит на наших живых мероприятиях, но не попадает в эфир.Мерл Кесслер и его соучастник в преступлении Джошуа Броуди часто пишут и исполняют оригинальные комедийные песни по этому случаю (нажмите здесь, чтобы увидеть две песни из этого шоу). Наш Передвижной репортер в полной мере использует тот факт, что у нас есть аудитория, сцена и возможность показывать видео, чтобы поставить довольно расширенные и захватывающие мультимедийные версии ее репортажей в эфире. Вы можете увидеть Джона (лауреата Неблагородной премии в области литературы в этом году за его эссе «Структурированная прокрастинация») и меня (победитель ничего особенного) близко и лично.И ты увидишь, как на самом деле делают радио.

 Я говорю об этом, потому что мы собираемся сделать это снова. Воскресенье, 9 октября -й -й, в Театре Марш в Сан-Франциско, в районе Мишен. Если вы находитесь где-нибудь недалеко от города в этот день. Вы должны прийти и проверить нас. Узнать больше можно здесь, а купить билеты можно здесь.


Фото Clay Banks на Unsplash

 

Мораль — это мышца. Отправляйтесь в спортзал.

10 февраля 2016 г.

10 февраля 2016 г.

Время от времени я читаю новости и думаю: «Черт.Если бы только больше людей знали об этике добродетели».

О чем я говорю? Когда мы говорим о морали, мы говорим о том, что правильно и что неправильно (и что означают эти слова), но прежде чем мы перейдем к этим вопросам, есть еще более широкие вопросы о том, как мы думаем о морали и как мы должны подходить к ней.Философы называют это метаэтикой, и существуют три основные школы мысли.

Существует деонтологическая этика, или идея о том, что мы должны формировать моральные суждения согласно правилам, которые говорят, что правильно, а что неправильно.Действие является неправильным, если оно нарушает какое-то универсальное правило или закон против таких вещей, как воровство или прелюбодеяние.

Еще есть консеквенциалистская этика, согласно которой мы должны формировать моральные суждения на основе последствий действий. Действие неправильно из-за его неблагоприятного воздействия на мир.

Еще есть нечто, называемое этикой добродетели, это третья и самая интересная школа.

Этика добродетели основана на простой и интуитивно понятной концепции: Мораль подобна мускулу, и вы должны натренировать его, чтобы стать лучше.Цель нравственной жизни состоит в том, чтобы просто продолжать совершенствовать свою нравственность. В отличие от других школ морали, которые становятся полностью абстрактными, добродетель практична. Он не спрашивает, что вы должны делать в какой-то гипотетической ситуации, он просит вас все время становиться лучше в повседневной жизни. Вы должны работать над тем, чтобы быть добрее, чуткими и мудрее.

Аристотель считал, что нравственность по сути подобна ремеслу. Вы должны учиться морали у мастера, а затем продолжать практиковать, чтобы становиться лучше. В своем знаменитом труде по этике « Никомахова этика » он советует найти моральный пример и просто следовать за ним, чтобы учиться.

Но сегодня мир гипердеонтологический. Иммануил Кант, самый деонтологический философ, также оказал наибольшее влияние на современность. Кант считал, что люди должны следовать универсальным моральным законам, которые можно вывести из разума. Даже если Канта читали немногие, большинство наших моральных дебатов находится под сильным влиянием этой точки зрения.

Примите фурор по поводу «предупреждений о срабатывании» в классах колледжей и учебниках.Одна сторона считает, что для защиты чувств некоторых студентов профессора или писатели должны предупреждать читателей или студентов о некоторых в начале статьи или курса о спорных темах. Другая сторона говорит, что если кто-то не может справиться с грубым материалом, то он может перестать читать или выйти из комнаты, и что триггерные предупреждения являются бессовестным оскорблением свободы мысли. Интересно, что обе школы явно считают, что есть одна моральная позиция, которая принимает форму правила, которому следует подчиняться всегда и везде.Всегда и везде мы должны иметь триггерные предупреждения для защиты чувств людей, или всегда и везде мы не должны этого делать.

Обеим сторонам нужна лекция по этике добродетели.

Если я попытаюсь развить свою добродетель эмпатии, мне не кажется абсурдным представить, что, скажем, изнасилованная молодая женщина может чувствовать себя весьма некомфортно из-за классового обсуждения изнасилования в литературе, и что это то, к чему мы должны быть чувствительны. Но спусковой крючок, предупреждающий людей, возможно, должен больше думать о моральном императиве развивать мужество, в том числе интеллектуальное мужество.Тогда мне кажется, что если вы просто отложите в сторону великие моральные вопросы о свободе исследования, простая элементарная человеческая вежливость будет означать, что профессор попытается принять во внимание чувствительность жертвы травмы при преподавании деликатного материала, и студенты поймут эту часть цели. класса колледжа, чтобы бросить им вызов. Нам не нужно обсуждать универсальные моральные ценности, нам просто нужно напомнить, чтобы мы больше проявляли добродетель.

Или возьмем другой вопрос, свобода вероисповедания. Где вы проводите четкую грань между моральным императивом не допускать дискриминации и моральным императивом уважать свободное исповедание религии в общественных местах? Я действительно не знаю, но я знаю, что если мы будем действовать деонтологически, мы потерпим неудачу.Если однополой паре нужно сделать более одного телефонного звонка, чтобы заказать свадебного фотографа, то действительно ли это «справедливость отрицается везде, справедливость отрицается везде», или это повод проявить добродетель великодушия после одного из них? самые ошеломляющие победы культурных войн на памяти живущих?

Так много наших умопомрачительных дискуссий о морали вдруг становятся яснее и легче, если вы перестанете спрашивать: «Что правильно? Что неправильно?» и начните спрашивать: «Кто какую добродетель должен проявлять?»

Что еще более важно, этика добродетели — это не только способ решения многих наших политических дилемм, но и путь к счастью. Со времен Аристотеля множество неврологических данных подкрепляло его основное понимание: чем больше мы используем определенный неврологический путь, тем более «отработанным» он становится, и тем легче его использовать, и тем больше мы склонны . Если вы будете практиковать любящую доброту, вы станете более любящим и добрым человеком. Когда вы спрашиваете себя, любите ли вы своего супруга или своих детей, не оценивайте свои чувства к ним; спросите себя, что вы делаете, чтобы стать более любящим по отношению к ним.

Этика добродетели также бросает вызов другому очень глубоко укоренившемуся представлению о морали, присущему всему моральному миру.Другим наиболее влиятельным философом-моралистом современного мира, возможно, даже более влиятельным, чем Кант, был Дэвид Юм. Юм считал, что мораль — это чувство, а не способность нашего разума. Мы верим, что что-то правильно, а что-то неправильно, потому что так кажется, и мы чувствуем себя обязанными делать то, что считаем правильным, потому что мораль — это сильное чувство.

Для Аристотеля и почти для всех философов-моралистов до Юма, а также для многих из них после этого, мораль и разум по существу неразличимы, поскольку разум — это именно способность обдумывать различные варианты действий — определять, какой из возможных вариантов хорош, а какой — нет. плохой.Любой выбор, который мы делаем, — это выбор, который мы делаем для достижения какой-то цели или цели, которую мы имеем в виду, и если того, кто делает неправильный выбор, можно назвать иррациональным, то того, кто делает правильный выбор, можно назвать рациональным. Рациональность и мораль по сути являются синонимами, поскольку оба они означают правильный выбор.

Но сделать правильный выбор очень сложно и требует непрерывного ученичества, обучения и практики — отсюда и важность этики добродетели. Если рациональность и нравственность неразличимы, они также являются путем к просветлению и счастью.Для Аристотеля добрые дела заключались не только в том, чтобы подчиняться какому-то небесному закону или вносить какие-то позитивные изменения в мир — хотя это и важно — они в том, чтобы стать лучшей версией себя, которой вы можете быть.

Я не очень хороший человек, но этика добродетели, по крайней мере, обещает, что я могу стать лучше. Что еще более важно, постоянное стремление стать лучше в нравственности — это путь к счастью и самореализации. Это довольно мило.

Мораль и реальность | от H.L.A. Харт

I

«Если мы можем полагаться на какой-либо принцип, который мы узнаём из философии, то, я думаю, можно считать достоверным и несомненным, что нет ничего само по себе ценного или презренного, желанного или ненавистного, прекрасного или уродливого». ; но что эти атрибуты возникают из особой конституции и структуры человеческих чувств и привязанностей.Вопрос, поднятый таким образом Юмом и теми, кто в ужасе от Юма настаивал на том, что моральное добро и зло являются «реальными характерами действий», а не «качествами нашего разума», долгое время считался центральным вопросом моральной философии.

Пожалуй, большинство из тех, кто впервые обращается к моральной философии, все же ожидает найти либо какое-то опровержение, либо подтверждение сомнений в «объективности ценности», и разочаровываются, когда находят вопрос не просто без ответа, но даже не дискутируемый, а на его месте подробное обсуждение логических или лингвистических вопросов. Многим кажется, что эти дискуссии принимают скептическую позицию Юма как данность и просто уточняют ее, заменяя ссылками на «речевые акты» «рекомендации», «оценки» или «предписания» ссылки восемнадцатого века на «чувства и чувства». привязанности».

Многие современные философы считают, что «объективность» или «субъективность» моральной ценности, истинность или ложность того, что можно назвать этическим реализмом, не является важным или даже подлинным вопросом. Даже если бы существовали составляющие реальности, соответствующие понятиям морального добра и зла, добра и зла (а не только описаниям поведения или положения дел, которые оцениваются в этих терминах), ход морального спора, морального согласия и разногласий, это не повлияет: никакую моральную проблему не будет легче (или сложнее) решить.Таким образом, предполагаемые ценностные составляющие реальности, существование которых ни в коем случае нельзя доказать, могут быть отброшены как ничего не объясняющие.

И Джон Маки (из Оксфорда), и Гилберт Харман (из Принстона) немодно и, я думаю, правильно, берут вопрос об объективности ценности в качестве отправной точки своих вступлений в моральную философию и посвящают ему много страниц. Они правы в этом, потому что возражение, что предполагаемые объективные ценности или этические составляющие реальности ничего не объясняют, является аргументом (который Харман подробно развивает в блестящей первой главе своей книги) против существования «моральных фактов», а не причина не обсуждения вопроса.Даже если ход моральных суждений и аргументов останется неизменным, потеря веры в то, что они подкреплены чем-то большим, чем человеческое отношение или политика, была и будет оставаться для многих столь же глубокой, как и потеря веры в Бога. И в наши дни ощущение трагической «абсурдности» жизни в мире, где нет ценностей, ожидающих открытия, выплеснулось на саму философию. Экзистенциализм — это философия par excellence разочарованного объективиста.

В любом случае, как утверждает Маки, этот вопрос имеет большое значение для общей философии. Если бы нам пришлось примириться с верой в объективные ценности или, как в телеологии древнего мира, думать о природе как о содержащей внутренне желаемые цели человеческого поведения, это произвело бы радикальную разницу в метафизике, эпистемологии и психологии человека. действие человека.

II

«Объективных ценностей нет». Так звучит первое предложение книги Маки, провозглашающее то, что он называет моральным скептицизмом второго порядка: «второго порядка», потому что здесь отвергается не практика морали, а особый взгляд на статус моральных ценностей и способ, которым морально правильное и неправильное, моральное добро и зло вписываются в мир.В том же духе, но менее напористым и восторженным тоном, Харман развивает в первой главе своей книги доводы как в пользу того, что моральные суждения не могут быть объективными, которые им традиционно приписываются, так и в пользу серьезного отношения к тому, что он называет моральным нигилизмом — моральным нигилизмом. мнение, что не существует моральных фактов и, следовательно, нет знания о моральном добре и зле, добре и зле.

Хотя из этих внешне похожих отправных точек Маки и Харман приходят к разным выводам, у книг есть и другие сходства.Оба они адресованы (среди прочих) новичкам и обычному читателю как введение в моральную философию. Но в отличие от многих примеров того, что стало довольно депрессивным философским жанром , они не просто рассматривают и объясняют достоинства известных соперничающих теорий (интуитивизма, кантианства, утилитаризма, эмотивизма, прескриптивизма) и их различных вариантов, а затем оставьте читателю право выбора. Вместо этого эти авторы часто выступают с новой, всегда интересной и поучительной критикой этих широко обсуждаемых теорий, и оба они отстаивают свою собственную противоречивую позицию.

Обе книги, особенно книга Хармана, рассматривались как введение в предмет и устанавливали жесткие стандарты. Неспециалист, который может без посторонней помощи разобраться с главами Хармана о Канте и об онтологии оснований для действия, несомненно, будет одаренным исследователем философии, и даже среди в целом самой ясной, ничем не украшенной прозы Маки слишком много философских формальностей (например, «иллокутивная сила, «прескриптивизм», « категорический императив») вводились иногда с неадекватным объяснением, а иногда вообще без объяснения.

Более важным сходством между этими двумя книгами, свидетельствующим об общем современном настроении в англо-американской философии, является критическое отношение к лингвистической философии, проявленное обоими авторами. Маки совершенно ясно указывает, что, хотя лингвистический или концептуальный анализ может иметь место в философии, такой анализ оставляет нетронутым центральный вопрос об объективности или субъективности моральных ценностей. Он настаивает на том, что описание «значения», которое предлагает лингвистическая философия, не является описанием того, что есть, и не может занять его место; поэтому он не может ни подтвердить, ни опровергнуть моральный скептицизм.В лучшем случае философское рассмотрение так называемого языка этики может помочь выяснить, что думают по этому центральному вопросу те, кто выносит моральные суждения, пользователи этого языка.

Но то, во что они верят, может быть запутанным и непоследовательным, и даже там, где оно ясно и последовательно, может быть ложным. Маки утверждает, что вера в объективные ценности действительно ложна, и поэтому придерживается того, что он называет «теорией ошибок»: ложные убеждения о статусе морали встроены в структуру моральных понятий и, следовательно, в значение моральных суждений.Следовательно, Маки рассматривает позитивный вклад, который моральный философ может сделать после того, как покажет, что ложно в обычных воззрениях, является буквально конструктивным вкладом: он заключается не в открытии, а в использовании того, что он называет «податливостью этики», путем разработки, в в свете нашего понимания некоторых относительно постоянных тенденций актуальной человеческой мотивации, приемлемых принципов принуждения к действию. Уважение этих принципов, по его мнению, больше всего поможет противодействовать некоторым порокам, которым подвергается человеческое состояние.

Теоретические выводы Хармана о природе морали (в отличие от их практических выводов) сильно отличаются от выводов Маки. Он утверждает, что, несмотря на причины скептицизма, которые он объясняет в своей первой главе, моральные суждения могут в конце концов иметь своего рода объективность, не абсолютную, а относительную, достаточную для того, чтобы рассеять кошмар морального нигилизма. По причинам, которые я объясню ниже, я не нахожу эти выводы проясняющими или доводы в их пользу убедительными; в частности, зависимость Хармана в некоторых решающих моментах от анализа значения того, что мы говорим как при вынесении, так и при отказе от моральных суждений, вызывает чрезвычайное недоумение ввиду анафемы «лингвистической философии», которую он произносит в своем предисловии.

Здесь Харман, кажется, идет далеко за пределы Маки: для него «старая лингвистическая философия» или «метаэтика», как он ее называет («металингвистическая этика» будет более точным термином), основывается на бессвязном убеждении, что вопросы смысла можно отличить от вопросов существа, и это было хуже, чем бесполезно. По его мнению, это заставило студентов, утомленных «рядом вопросов о значении», которыми философы-лингвисты заменили основные философские проблемы морали, обратиться к нормативной этике и сначала заняться более интересными и «актуальными». — упорядочить практические моральные вопросы дня (война, аборт, равенство), теряя, таким образом, по мнению Хармана, связь с философией предмета. Таким образом, книга Хармана написана с отчасти педагогической целью обратить вспять эту пагубную тенденцию и перенаправить внимание на подлинные философские проблемы морали, не сдерживаемые, по его выражению, метаэтическим «багажем» или «аппаратом» лингвистической философии, он говорит, что «почти подошла к концу к 1960 году».

III

Харман считает основной философской проблемой этики очевидный факт, что она отрезана от «наблюдательного тестирования». Его изложение этого пункта, хотя, без сомнения, во многом обязано философии У.В. Куайна, свеж и проницателен, и он имеет большую заслугу в том, что предлагает определенный взгляд на то, что именно подразумевается под притязанием или отрицанием объективности. Слишком часто то, что следует считать объективностью, затемняется использованием метафор или клише, английских и американских, так что вопрос сводится к тому, являются ли добро и зло, правильное и неправильное «частью ткани вселенной». английский), или существует ли этический «факт факта» (американский). Харман поясняет, что под «наблюдением» он подразумевает вынесение непосредственного суждения в ответ на ситуацию без сознательного рассуждения или вывода, и настаивает на том, что в этом смысле существуют как моральные, так и неморальные наблюдения.Итак, если взять его пример, когда дети обливают кошку бензином и поджигают ее, мы можем сделать как неморальное наблюдение, что дети делают именно это, так и моральное наблюдение, что то, что дети делают, аморально.

Оба вида наблюдения «нагружены теорией» в том смысле, что в обоих случаях то, что воспринимается (дети делают то, что они делают, и неправильность этого) зависит от теоретического фона, концепций и убеждений, которыми обладает наблюдатель и доведенных до него. нести его на ситуацию.Но в этот решающий момент этика и наука расходятся. Ученый, проверяющий научную теорию, видит след пара в камере Вильсона и думает: «Это протон». Это наблюдение подтверждает физическую теорию, потому что предположение о том, что действительно существовал протон со свойствами, приписываемыми ему теорией, проходящий через камеру Вильсона, является лучшим объяснением парового следа, который видел ученый, и, таким образом, объясняет его делая наблюдение.

Случай с мужчиной, который делает более простое наблюдение, что дети обливают бензином кошку, аналогичен: предположение, что именно это на самом деле делают дети, является лучшим объяснением его наблюдения, и поэтому оно подтверждается им. .Но моральное суждение о том, что дети делают что-то неправильное, иное. Чтобы объяснить это наблюдение, нет необходимости делать какие-либо допущения относительно моральных фактов, таких как то, что поджигать кошек действительно неправильно. Любое такое предположение не имело бы отношения к объяснению морального суждения наблюдателя. Все, что необходимо для объяснения вынесения морального суждения, — это «психологическая установка» наблюдателя , а именно . что у него есть более или менее хорошо сформулированные моральные принципы, которые отражаются в его суждениях.Таким образом, моральное наблюдение свидетельствует только о фактах, касающихся наблюдателя, его наклонностей и моральной чувствительности; это не объясняется и не является доказательством истинности морального принципа, что такое поведение неправильно.

Итак, моральный нигилизм, учение о том, что не существует моральных фактов, моральных истин и, что важнее всего, морального знания, следует принимать всерьез. Харман относится к ней серьезно, но считает, что ее все же можно избежать, и среди многих различных путей отхода от нее, которые он пытается — и находит заблокированными — есть мнение, что моральное знание не является чем-то, что можно получить путем наблюдения, и поэтому оно может быть было бы ошибкой беспокоиться о «наблюдательном тестировании».Вместо этого может быть, что знание морали есть априорное знание принципов поведения, которыми с необходимостью будет руководствоваться любое разумное существо и которые могут быть обнаружены «практическим разумом», поскольку разум является их источником. Харман обсуждает эту кантианскую доктрину и ее посткантианские варианты, но приходит к выводу, что невозможно показать, что разум обладает такими силами, какие утверждал для него Кант. Единственные ограничения, которые чистый разум может наложить на выбор принципов поведения, — это, как утверждают экзистенциалисты, ограничение последовательности; разум не может выбрать из множества непротиворечивых принципов один единственно рациональный набор или найти какое-то особое место для принципов, запрещающих убийство невинных людей, ложь, воровство и предписывающих некоторую минимальную заботу о других, которые являются центральными элементами морали, как мы ее понимаем.

Харман также рассматривает различные более или менее изощренные версии эмотивизма, моральной теории, которая считает, что функция моральных суждений состоит не в утверждении истины, а в выражении отношения одобрения или неодобрения. Более изощренная версия этой теории, согласно которой одобрение или неодобрение, чтобы считаться моральным, должно быть связано с общими принципами поведения, позволяет нам сказать о некотором конкретном моральном суждении: «Это факт» или «Это правда». ». Но мы можем сказать это только потому, что эти выражения представляют собой не более чем одобрение или утверждение правильности применения общего принципа к частному случаю.

Эту последнюю позицию Харман называет «умеренным» моральным нигилизмом, но для него этого недостаточно. Почему? Потому что, учитывая только эти ослабленные чувства «факта» и «истины», мы не можем, думает он, утверждать, что знаем моральных факта, и любая теория, которая не допускает этого, по его мнению, должна полностью подрывать мораль, как мы обычно говорим и думаем о ней.

Так что бездна морального нигилизма еще зияет. Возвращение Хармана из бездны есть социальная форма морального релятивизма. Мы не можем, думает он, отказаться от идеи, что у нас есть знание моральных фактов, но мы можем (очевидно) смягчить их; концепция морали как набора молчаливых социальных условностей, варьирующихся от общества к обществу, позволит нам, несмотря на замечания, сделанные в его первой главе, претендовать на знание «моральных фактов», хотя и относительных моральных фактов.Такие факты помогут объяснить вынесение суждений, и поэтому такие факты могут считаться свидетельством истинности моральных принципов. Таким образом,

Харман аргументирует сначала за релятивизм, а затем за релятивизм с существованием моральных фактов, которые объясняют вынесение моральных суждений и дают нам право говорить о моральном знании. Первый шаг в этом аргументе, как это ни удивительно (учитывая более ранний отказ от «багажа» лингвистической философии), опирается на крайне противоречивый анализ значений «должен» и «неправильно», используемых в моральных суждениях. Было бы, говорит Харман, «неправильным выражением» сказать о закоренелых профессиональных преступниках, что воровать или не убивать с их стороны аморально, или сказать о Гитлере, что с его стороны аморально было отдавать приказы. уничтожение евреев.

Это не потому, что «должно» или «неправильно» слишком слабо, чтобы соответствовать таким проступкам, но потому, что мы не можем сказать, что такие люди, не разделяющие наших принципов, имеют какие-либо причины не делать эти вещи: они, из-за смысл этих выражений, вне досягаемости таких моральных суждений.Харман считает возможным (хотя, вероятно, ложным) мнение о Сталине, что он был не так далеко за чертой лица, как Гитлер. Следовательно, пишет он, «не странно говорить», что со стороны Сталина было неправильно делать то, что он делал (хотя это были в равной степени плохие вещи) «таким образом, как странно говорить» это о Гитлере. Затем Харман использует эти выводы о значении, чтобы исправить то, что, по его словам, является «нашим обычным мнением о том, что мы можем выносить моральные суждения о «должности» о любом человеке, независимо от того, каковы его принципы. Таким образом устраняется препятствие, создаваемое «обычными взглядами», уступая место социально-моральному релятивизму, который Харман считает истиной о природе морали.

Это определенно кажется странным примером лингвистической философии. Если обычный язык не отражает, но, как находит Харман, несовместим с «нашими обычными представлениями» о морали, то как установить, что такое обычные взгляды? Конечно, не исключено, что обычные люди, когда их спрашивают об общем взгляде на какой-либо предмет, дают ответы, расходящиеся с тем, что имплицитно содержится в том, что они говорят о конкретных случаях.Но гораздо более вероятно, что обычное мнение о том, что мы можем выносить такие моральные суждения о других, какими бы ни были их принципы, является следствием того факта, что такие суждения выносятся часто. Харман не дает намёка на природу свидетельств того, что в случае морали обычные взгляды противоречат обычному языку.

Есть еще одна трудность. Харман утверждает, что если «мы» обнаружим, что кто-то, о чьем поведении мы сделали такие моральные суждения, не разделяет с нами соответствующих принципов, на которых они основаны, мы отзываем наши наблюдения «, но не как ошибочные . Мы отзываем их, потому что, делая наши наблюдения, мы ошибочно « предположили », что субъект разделяет наши принципы. Так как это оказывается не так, то мы снимаем наше суждение не как ложное, а как (вместе с его отрицанием) не имеющее к нему никакого отношения. Трудно поверить, что Харман (или кто-либо другой) слышал (или читал) о многих реальных примерах этого феномена ухода, но не как ошибки. И если общепринятая точка зрения, как он говорит, состоит в том, что моральные суждения могут быть вынесены о тех, кто не разделяет принципов судьи, почему это явление должно происходить обычно?

Наконец, есть шаг Хармана от социального морального релятивизма к желаемому заключению, что существует знание (относительных) моральных фактов.Предположим, что в силу своего значения моральные суждения о «должности» могут быть вынесены только о тех, кто разделяет принципы судьи, и что, как говорит Харман, мораль по существу социальна и состоит из разделяемых убеждений и принципов поведения. Как это может показать, что моральные принципы, как он утверждает, в конце концов подобны научным теориям в том ключевом отношении, что они подлежат «проверке наблюдениями», так что мы можем с полным основанием утверждать, что обладаем «знанием» «моральных фактов» и призрак морального нигилизма может быть наконец упокоен?

Конечно, это факт, что те, кто искренне принимает моральные принципы, выносят моральные суждения в соответствии с ними; но это не моральный факт и не то, что имеет в виду Харман.В своей главе о причинах он, по-видимому, утверждает (хотя, признаюсь, боюсь, что не понял его здесь), что если я выскажу какое-то моральное суждение о вас в соответствии с соглашениями или принципами, которые мы оба разделяем, т.е. (мой пример), если я говорю «тебе не следует красть эту книгу», то имеется «относительный» моральный факт — т. е. есть веская причина не красть, — который объясняет мое моральное суждение о вас и, следовательно, является доказательством истинности морального принципа о том, что воровать нехорошо.

Но здесь явно присутствует какой-то философский двойной счет. Мои моральные суждения о вас объясняются тем, что Харман в первой главе называет моей «психологической установкой». Я принял или усвоил рассматриваемые принципы и полагаю, что вы и другие тоже сделали то же самое, и я приобрел склонность и способность судить о конкретных случаях в их свете. «Моральный факт», что относительно этих принципов есть веская причина не воровать, только помогает объяснить мое моральное суждение, потому что упоминание о нем требуется в полном соответствующем описании моей «психологической установки»; то есть в спецификации того, к чему сводится мое принятие общих принципов общества по отношению к этому конкретному случаю.

Если это все, к чему сводится «знание относительных моральных фактов», то оно является не только слабым средством против морального нигилизма, но и имеет положительный недостаток, заключающийся в том, что оно может увековечить смешение между интерсубъективностью и объективностью, маскируя первую под некую тонкую или теневая форма последнего. Обоснование социального морального релятивизма было бы лучше представлено без этого.

Однако существует возможная интерпретация различных направлений аргументации, разбросанных по книге Хармана, которая показала бы его дело более интересным, если не более правдоподобным, чем предполагалось в моей критике.Может быть (и это согласуется с строго холистической формой теории, которую предпочитает Харман, как и Куайн), что его основная причина, по которой он придерживается морали, является вопросом молчаливого общественного соглашения, под которым подписывается лицо, выносящее моральные суждения, заключается в том, что это гипотеза, которая объясняет более широкий круг явлений, чем любая другая моральная теория.

Этот диапазон будет включать не только (предполагаемую) «странность» высказываний закоренелых преступников или Гитлера о том, что с их стороны было неправильно делать то, что они делали, и (предполагаемый) феномен ухода-но-не-как- ошибся.Это также будет включать в себя ощущение того, что моральные требования имеют внешний источник и навязываются сами себе. Тем не менее, кроме сомнений относительно предполагаемых лингвистических феноменов, существуют, как показывает Маки, лучшие объяснения этих вещей, а также того, что эта гипотеза не может объяснить, а именно то, что (как утверждает Харман) наша «обычная точка зрения» состоит в том, что мы можем делать моральные выводы. суждения о ком бы то ни было, каковы бы ни были их принципы.

Возможно также, что глава Хармана о причинах содержит некоторый ответ на обвинение в философском двойном счете в его аргументации от релятивизма к заключению, что существуют (относительные) «моральные факты».Можно сказать, что мое обвинение в двойном учете игнорирует важную истину: при объяснении действий тех, кто, как известно, разделяет наши желания и принципы, мы пользуемся гипотезой о том, что они движимы определенными причинами, как и мы сами, если бы мы были на их месте, и это значит считать такие причины объективными, хотя и относительными, фактами. Но здесь, увы, мое непонимание непобедимо: я не вижу, как эта истина может утешить кого-либо, озабоченного моральной объективностью, или как она укрепляет доводы в пользу морального релятивизма.

IV

Маки считает центральным вопросом, лежащим в основе дискуссий об объективности ценности, вопрос о причинах действия. Существуют ли основания для человеческого действия или требования, которым оно должно удовлетворять, которые не зависят от каких-либо желаний, целей или принципов, которыми люди действительно обладают, но являются независимыми и внутренне авторитетными? Такие причины и требования можно назвать «трансцендентными» (это не термин Маки): если они существуют и могут быть обнаружены, можно будет продемонстрировать, что существует нечто такое, что человек как рациональный агент и какова бы ни была его случайная мотивация. быть, должен (или не должен) делать.Если таких трансцендентных причин не существует, то, что должен делать рациональный агент как таковой, ограничивается тем, что надлежащим образом связано с желаниями, целями или принципами, которыми он действительно мотивирован. Платон, Аристотель и Кант считали, что существуют такие трансцендентные причины или требования, в то время как Юм был пионером скептического взгляда на то, что их нет, и его знаменитое, часто неправильно понимаемое изречение о том, что «разум есть и должен быть рабом разума». страсти» просто резюмирует скептическую точку зрения.

Маки соглашается здесь с Юмом и возражает против веры в объективную ценность и трансцендентные причины, которую он считает не бессмысленной, а ложной, но это одна из немногих частей этой книги, где обсуждение, я думаю, слишком поверхностно. .Его главный аргумент состоит в том, что цели человеческого действия, в которые заложена такая внутренняя желательность или «преследуемость», или направления действий, в которые встроено авторитетное «не-быть-совершение», являются сущностями. совсем другого порядка, чем все, с чем мы знакомы». Так что их «странность» — главный аргумент против их существования. Точно так же «странность» особой способности морального восприятия, которая потребовалась бы для объяснения человеческого знания о них, является главным аргументом против ее существования.

Но простая «странность» предполагаемого этического объекта и соответствующей способности сама по себе кажется не лучшим аргументом против их существования, чем аргумент против существования электронов из-за «странности» частиц, движущихся из одной точки в другую, не проходя через них. любая промежуточная точка. Надежным аргументом здесь, безусловно, должен быть не аргумент, исходящий из «странности», а аргумент, разработанный Харманом: в отличие от гипотезы «странного» электрона гипотеза «странного» этического объекта не объясняет ничего, что нельзя было бы лучше объяснить без нее.

Этический объект не имеет, так сказать, паровых следов, которые он объясняет и, таким образом, является свидетельством его существования. Это открыло бы для обсуждения возможность существования таких «паровых следов». Можно возразить, что гипотеза о том, что существуют внутренне желательные свойства действия или положения дел, достижимые человеческим действием, которые, будучи известными, влияют на размышления и поведение рациональных людей независимо от какой-либо случайной мотивации, фактически объясняет лучше, чем любая другая гипотеза. мораль в том виде, в каком мы ее знаем: способ, которым мы приобретаем и поддерживаем моральные убеждения, их содержание и влияние на нашу жизнь. Аргумент Маки прямо не соответствует этому пункту, но его книга содержит убедительные причины для предпочтения других объяснений.

Маки выступает за «теорию ошибок», согласно которой ложные убеждения встроены в смысл обычных моральных суждений. Его свидетельство представлено в подробном рассмотрении значения слов «хороший» и «должен» (часто философы неправильно употребляют слово «должен»), и этот аргумент, по сути, противоречит объяснению Хармана и ему следует отдать предпочтение. Существует, утверждает Маки, объединяющая смысловая нить, общая для неморального и морального употребления этих терминов, но как раз в точке перехода от их неморального к моральному употреблению присутствует элемент трансцендентных причин или требований, ошибочно принимаемых во внимание. существовать, возникает.

Однако сложность и достоинство рассуждения Маки состоит в том, что, переплетаясь с этим аргументом, он дает другое объяснение, основанное на том, что он называет «институтом», того, что мы делаем, когда выносим моральные суждения и требования к тем, кого мы знаем, что они могут не руководствоваться нашими принципами. «Институт» — например, институт «обещания» — существует всякий раз, когда, как в случае устоявшейся моральной традиции, широко распространено принятие правил или принципов в качестве руководств к поведению и стандартов оценки: тот, кто присоединяется к этим могут говорить «изнутри учреждения», используя языки «должен» или «должен», просто чтобы выразить или потребовать соблюдения требований учреждения без какой-либо уверенности в том, что те, кого они судят или к кому обращаются, принимают его принципы, хотя, как правило, нет сомневаются, они надеются, что они это сделают, или что они могут быть побуждены к этому.Таким образом, мы проецируем наши принципы на других, а не объективируем их. Мне кажется, что это элемент истины, преувеличенный в известных теориях, которые принимают «речевой акт» «предписания» в качестве парадигмы морального суждения. Но когда институт поддерживается широким, рассеянным или анонимным социальным давлением, проекция и объективация могут быть неразрывно смешаны. Ни то, ни другое, как говорит Маки, не может рассматриваться как раскрытие «того» значения морального суждения.

V

Если трансцендентных причин нет, то любой, кто критически размышляет над ограничениями морали, спросит: какие существуют причины, поскольку речь идет о желаниях или целях, которыми он действительно мотивирован или может быть мотивирован, для подчиняться таким ограничениям? Для важной группы моральных ограничений это включает в себя вопрос, какова их цель или смысл. В своем ответе на этот вопрос Маки адаптирует для моральной философии основную идею договорной политической теории Гоббса.Люди соревнуются друг с другом и уязвимы по отношению друг к другу; живя в мире скудных ресурсов, им нужен «Властелин», чтобы обеспечить соблюдение системы ограничений. Это прием, который, противодействуя человеческому эгоизму, обеспечивает некоторые основы человеческого благополучия: защиту от насилия и обмана, уважение к выполнению обещаний, уважение к собственности и честное обращение.

Существует аналогичная, но более фундаментальная потребность во внутреннем стабилизирующем аналоге принуждения Государя, невидимых сдержек и уз нравственности, чувства морального долга, поддерживающих подобные взаимные ограничения.Без этого, как показывает «Дилемма заключенного» (и другие модели теории игр), не будет достаточного основания для всеобщей уверенности в том, что будет достигнуто достаточное соответствие, чтобы люди не отказались от сотрудничества ради пагубного пути безудержного следования своей обособленности. несогласованные интересы.

Достоинством рассказа Маки является то, что голые и действительно хрупкие кости Гоббса дополнены важным дополнением. Для того чтобы «прием» нравственности работал, те, кто его применяет, должны относиться к нему и быть известными другим как к чему-то большему, чем прием, и должны приобрести склонность действовать на моральных основаниях, не рассчитывая вознаграждения. -офф.«Гуманитарное отношение является жизненно важной частью ядра морали». Но диспозиции нельзя включать или выключать в соответствии с конкретными расчетами личных интересов, и существуют пределы тонкости различения, которое они могут включать. Таким образом, хотя большинство людей в большинстве случаев имеют достаточно оснований в личных интересах, чтобы приветствовать моральный прием, его практика неизбежно выходит за рамки личных интересов и действительно трансформирует их.

Любого философа, предлагающего таким образом объяснить «суть» морали, можно обвинить в том, что он представляет особую моральную теорию утилитаризма под видом общего понимания морали.У Маки есть два ответа на это обвинение. Его представление о морали как о средстве защиты человеческого благополучия от определенных специфических зол, порожденных человеческим эгоизмом, — это не утилитаризм, а суть здравого смысла, которую утилитаристы исказили и раздули до «этики фантазии»: представления о том, что все, что имеет значение, морально есть «максимизация» полного (или среднего) всеобщего счастья или удовлетворения желания. Главный порок этой концепции, помимо ее неосуществимости, состоит в том, что она допускает и даже требует не только замены удовлетворения одного желания другим, но и замены счастья одного человека счастьем других.Это лишило бы всякое самостоятельное значение форм деятельности, особых отношений или принципов распределения, действительно ценимых людьми. Критика утилитаризма Маки в этом и других направлениях является важным вкладом в современную моральную теорию.

Во всяком случае, для Маки мораль, определяемая как совокупность ограничений эгоизма («мораль в узком смысле»), не является всей моралью, хотя и необходимым основанием для всего остального. В широком смысле мораль — это совокупность приоритетов, которыми люди руководствуются в своей жизни и которые воплощают некую более или менее четко сформулированную концепцию хорошей жизни.Если мы признаем, что нет никаких трансцендентных причин, диктующих, какой должна быть хорошая жизнь, то хорошей жизнью должна быть та жизнь, которую люди на самом деле склонны приветствовать; и поскольку люди по культурным, политическим и религиозным причинам будут иметь разные взгляды, можно сделать несколько обобщений относительно его содержания. Тем не менее, Маки находит некоторые очень аристотелевские вещи, которые можно сказать о его структуре; он отводит очень важное место как удовлетворению (в пределах ограничений морали в узком смысле) эгоистических и лишь относительно альтруистических целей, так и устойчивым состояниям характера или склонностям осознанного выбора, в которых, по Аристотелю, состоят добродетели.Но не может быть никакой причины, если принять основные аргументы книги, ни для навязывания собственной концепции хорошей жизни другим, ни для принесения ее в жертву ради максимизации общего благосостояния — как бы утилитаризм ни смешивался с христианскими идеями. братства людей, чтобы это казалось правдоподобным идеалом.

VI

Я рассмотрел лишь некоторые из основных аргументов в этих двух плотно упакованных книгах. Оба автора затрагивают интересные новые направления мысли по широкому кругу других тем: Харман, в первую очередь, об эгоизме и его социальной трансформации; Маки в оригинальном трехэтапном анализе предполагаемой «универсальности» моральных суждений. Но в то время как центральный аргумент Хармана кажется мне несостоятельным, а Маки успешным, книга последнего открыта для более общей критики. Его вызывающий подзаголовок «Изобретая правильное и неправильное» и его сильный акцент на идее, что мораль — это нечто, что нужно сделать или что-то «податливое», отвлекает внимание от сложных связей между моралью и эмоциями, а также от конфликтов и неопределенностей, которые сопровождают эти связи. . Маки слишком мало говорит об эмоциях как о предметах моральной оценки или ее сопровождении.Даже если они не включены в их значение, эмоции обычно присутствуют под поверхностью моральных суждений, особенно самоосуждения, и часто являются главным руководством для интерпретации того, что оценивается. Нравственность была бы совсем другой, если бы негодование, восхищение, презрение, вина или раскаяние не были стандартными спутниками морального использования слов «должен», «должен» или «хорошо», изучаемых здесь.

Кроме того, я думаю, в этой книге содержится слишком простое предположение, что если сохранять хладнокровие, ни один обычно умный человек не столкнется с моральными конфликтами, которые не могут быть разрешены каким-либо разумным «компромиссом», который, хотя и может взъерошить, не потревожит глубоко разумно «выдуманную» мораль.