Что значит свобода для человека: Два понимания свободы | Библиотека

Именно так понимали свободу классики английской политической философии. Они расходились во взглядах относительно того, насколько широкой может или должна быть упомянутая область. По их мнению, при существующем положении вещей она не может быть безграничной, ибо ее безграничность повлекла бы за собой то, что все стали бы чинить бесконечные препятствия друг другу, и в результате такой «естественной свободы» возник бы социальный хаос, и даже минимальные потребности людей не были бы удовлетворены, а свобода слабого была бы попрана сильным. Эти философы прекрасно понимали, что человеческие цели и действия никогда сами по себе не придут в гармонию, и (какими бы ни были их официальные доктрины) они ставили выше свободы такие ценности, как справедливость, счастье, культура, безопасность или различные виды равенства, а потому были готовы ограничивать свободу ради этих ценностей или даже ради нее самой. Ибо иначе было бы невозможно создать желательный, с их точки зрения, тип социального объединения. Поэтому, признавали эти мыслители, область свободных действий людей должна быть ограничена законом. Однако в равной мере они допускали — в особенности такие либертарианцы, как Локк и Милль в Англии, Констан и Токвиль во Франции — что должна существовать некоторая минимальная область личной свободы, в которую нельзя вторгаться ни при каких обстоятельствах. Если эта свобода нарушается, то индивидуальная воля загоняется в рамки слишком узкие даже для минимального развития природных человеческих способностей, а без этих способностей люди не только не могли бы добиваться целей, которые они считают благими, правильными или священными, но и были бы не способны просто ставить эти цели перед собой. Отсюда следует, что необходимо провести границу между сферой частной жизни и сферой публичной власти. Где ее провести — об этом можно спорить, а, по сути, и заключать соглашения. Люди во многих отношениях зависят друг от друга, и никакая человеческая деятельность не может быть настолько частной, чтобы никак и никогда не затрагивать жизнь других людей. «Свобода щуки — это смерть пескаря»; свобода одних зависит от ограничений, накладываемых на других. «Свобода оксфордского профессора, — как кто-то может добавить, — это нечто иное по сравнению со свободой египетского крестьянина».

Эта идея черпает свою силу в чем-то одновременно истинном и важном, хотя сама фраза рассчитана на дешевый политический эффект. Несомненно, предоставлять политические права и гарантию невмешательства со стороны государства людям, которые полуголы, неграмотны, голодны и больны, значит издеваться над их положением; прежде всего этим людям нужна медицинская помощь и образование и только потом они смогут осознать свою возросшую свободу и сумеют ею воспользоваться. Чем является свобода для тех, кто не может ею пользоваться? Если условия не позволяют людям пользоваться свободой, то в чем ее ценность? Прежде следует дать людям наиболее важное; как говорил радикальный русский писатель девятнадцатого века, иногда сапоги важнее произведений Шекспира; индивидуальная свобода — не главная потребность человека. Свобода — это не просто отсутствие какого бы то ни было принуждения; подобная трактовка слишком раздувает значение этого слова, и тогда оно может означать или слишком много, или слишком мало. Египетский крестьянин прежде всего и больше всего нуждается в одежде и медицинской помощи, а не в личной свободе, но та минимальная свобода, которая нужна ему сегодня, и то расширение свободы, которое понадобится ему завтра, — это не какая-то особая для него разновидность свободы, а свобода, тождественная свободе профессоров, художников и миллионеров.

Думаю, муки совести у западных либералов вызваны не тем, что люди стремятся к разной свободе в зависимости от их социально-экономического положения, а тем, что меньшинство, обладающее свободой, обрело ее, эксплуатируя большинство или, по крайней мере, стараясь не замечать, что огромное большинство людей лишено свободы. Либералы имеют все основания считать, что если индивидуальная свобода составляет для людей высшую цель, то недопустимо одним людям лишать свободы других, а тем более — пользоваться свободой за счет других. Равенство свободы; требование не относиться к другим так, как ты не хотел бы, чтобы они относились к тебе; исполнение долга перед теми, благодаря кому стали возможны твои свобода, процветание и воспитание; справедливость в ее наиболее простом и универсальном значении — таковы основы либеральной морали. Свобода — не единственная цель людей. Я мог бы, вместе с русским критиком Белинским, сказать, что если другие люди лишены свободы, если мои братья должны жить в нищете, грязи и неволе, то я не хочу свободы и для себя, я отвергаю ее обеими руками и безоговорочно выбираю участь моих братьев. Но мы ничего не выиграем, если будем смешивать понятия. Пусть, не желая терпеть неравенство и широко распространившуюся нищету, я готов пожертвовать частью или даже всей своей свободой; я могу пойти на эту жертву добровольно, но то, от чего я отказываюсь ради справедливости, равенства и любви к своим товарищам, — это свобода. У меня были бы все основания мучиться сознанием вины, если бы при известных обстоятельствах я оказался не готовым принести эту жертву. Однако жертва не ведет к увеличению того, чем было пожертвовано: роста свободы не происходит, как бы ни были велики моральная потребность в жертве и компенсация за нее. Все есть то, что есть: свобода есть свобода; она не может быть равенством, честностью, справедливостью, культурой, человеческим счастьем или спокойной совестью. Если моя свобода, свобода моего класса или народа связана со страданиями какого-то количества людей, то система, где возможны такие страдания, несправедлива и аморальна. Но если я урезаю свою свободу или отказываюсь от нее полностью, чтобы испытывать меньше позора из-за существующего неравенства, и при этом индивидуальная свобода других, по существу, не возрастает, то происходит потеря свободы в ее абсолютном выражении. Это может быть возмещено ростом справедливости, счастья или спокойствия, но утрата свободы налицо, и было бы простым смешением ценностей утверждать, что хотя моя «либеральная» индивидуальная свобода выброшена за борт, некоторый другой вид свободы — «социальной» или «экономической» — возрос. Впрочем, это не отменяет того, что свободу одних временами нужно ограничивать, чтобы обеспечить свободу других. Руководствуясь каким принципом следует это делать? Если свобода представляет собой священную, неприкосновенную ценность, то такого принципа просто не существует. Одна из противоположных норм должна, по крайней мере, на практике, уступить: не всегда, правда, по соображениям, которые можно четко сформулировать, а тем более — обобщить в универсальных правилах и максимах. И тем не менее на практике компромисс должен быть достигнут.

Для философов, придерживающихся оптимистического взгляда на человеческую природу и верящих в возможность гармонизации человеческих интересов (в их число входят Локк, Адам Смит и, возможно, Милль), социальная гармония и прогресс не отменяют существование довольно большой сферы частной жизни, границы которой не могут быть нарушены ни государством, ни каким-либо другим органом власти. Гоббс и его сторонники, в особенности консервативные и реакционные мыслители, полагали, что нужно помешать людям уничтожать друг друга и превращать социальную жизнь в джунгли и пустыню; они предлагали предпринять меры предосторожности для сдерживания людей, а потому считали необходимым увеличить область централизованного контроля и, соответственно, уменьшить область, контролируемую индивидом. Однако и те и другие были согласны, что некоторая сфера человеческого существования не должна подвергаться социальному контролю. Вторжение в эту область, какой бы маленькой она ни была, есть деспотизм. Самый яркий защитник свободы и сферы частной жизни Бенжамен Констан, никогда не забывавший о якобинской диктатуре, призывал оградить от деспотического посягательства, по крайней мере, свободу веры, убеждений, самовыражения и собственности. Джефферсон, Берк, Пейн и Милль составили разные списки индивидуальных свобод, но сходным образом обосновывали необходимость держать власть на расстоянии. Мы должны сохранить хотя бы минимальную область личной свободы, если не хотим «отречься от нашей природы». Мы не можем быть абсолютно свободными и должны отказаться от части нашей свободы, чтобы сохранить оставшуюся часть. Полное подчинение чужой воле означает самоуничтожение. Какой же должна быть тогда минимальная свобода? Это та свобода, от которой человек не может отказаться, не идя против существа своей человеческой природы. Какова ее сущность? Какие нормы вытекают из нее? Эти вопросы были и, видимо, всегда будут предметом непрекращающегося спора. Но какой бы принцип ни очерчивал область невмешательства, будь то естественное право или права человека, принцип полезности или постулат категорического императива, неприкосновенность общественного договора или любое другое понятие, с помощью которого люди разъясняют и обосновывают свои убеждения, предполагаемая здесь свобода является свободой от чего-либо; она означает запрет вторжения далее некоторой перемещаемой, но всегда четко осознаваемой границы. «Только такая свобода и заслуживает названия свободы, когда мы можем совершенно свободно стремиться к достижению того, что считаем для себя благом», — говорил один из самых известных поборников свободы. Если это так, то есть ли какое-либо оправдание принуждению? Милль не сомневался, что есть. Все индивиды по справедливости имеют равное право на минимальную свободу, поэтому каждого из них нужно сдерживать, используя при необходимости силу, чтобы он не отнял свободу у другого индивида. По существу, вся функция закона и состоит в предотвращении именно таких столкновений: роль государства тем самым сводится к тому, что Лассаль пренебрежительно назвал функцией ночного сторожа или регулировщика уличного движения.

Почему защита индивидуальной свободы столь священна для Милля? В своем известном трактате он заявляет, что до тех пор, пока людям не будет разрешено вести тот образ жизни, какой они хотят и какой «касается только их самих», цивилизация не сможет развиваться; если не будет свободного обмена идеями, мы не сможем найти истину; не будет возможностей для развития самобытности, оригинальности, гениальности, умственной энергии и нравственного мужества. Общество будет задавлено тяжестью «массовой заурядности». Все разнообразное и богатое содержанием исчезнет под гнетом обычая и постоянной склонности людей к послушанию, которое рождает только «истощенных и бесплодных», «ограниченных и изуродованных» индивидов с «зачахшими способностями». «Языческое превознесение человека столь же достойно уважения, как и христианское самоотвержение». «Вред от ошибок, совершаемых человеком вопреки совету или предупреждению, значительно перевешивается злом, которое возникает, когда другим позволено принуждать человека делать то, что они считают для него благом». Защита свободы имеет «негативную» цель — предотвратить вмешательство. Угрожать человеку гонениями, если он не согласится жить так, чтобы другие выбирали за него цели; закрыть перед ним все двери, кроме одной, значит противоречить той истине, что человек — это существо, самостоятельно проживающее свою жизнь. И здесь не важно, насколько хороша перспектива, открываемая той единственной дверью, и насколько благородны мотивы тех, кто устанавливает ограничения. Именно так со времени Эразма (возможно, кто-то сказал бы — со времени Оккама) и по сей день понимают свободу либералы. Все требования гражданских свобод и индивидуальных прав, все протесты против эксплуатации и унижения, против посягательств со стороны государственной власти и массового гипноза, рождаемого обычаем или организованной пропагандой, проистекают из этой индивидуалистичной и вызывающей немало споров концепции человека.

Три момента следует отметить в связи с этой позицией. Во-первых, Милль смешивает два разных представления. Согласно первому из них, любое принуждение само по себе есть зло, ибо оно препятствует осуществлению человеческих желаний, но его можно использовать для предотвращения других, еще больших, зол. Невмешательство же, как нечто противоположное принуждению, само по себе есть благо, хотя и не единственное. Это представление выражает «негативную» концепцию свободы в ее классическом варианте. Согласно другому представлению, людям следует стремиться открывать истину и воспитывать в себе определенный, одобряемый Миллем, тип характера, сочетающий такие черты, как критичность, самобытность, богатое воображение, независимость, нежелание подчиняться, достигающее самых эксцентричных проявлений, и т. д. Открыть истину и воспитать такой характер можно только в условиях свободы. Оба эти представления являются либеральными, но они не тождественны, и связь между ними в лучшем случае эмпирическая. Никто не стал бы утверждать, что истина и свобода самовыражения могут процветать там, где мысль задавлена догмой. Но исторические факты свидетельствуют скорее о том (именно это и доказывал Джеймс Стефан, предпринявший впечатляющую атаку на Милля в своей книге «Свобода, Равенство, Братство» (’Liberty, Equality, Fraternity’), что честность, любовь к истине и пламенный индивидуализм процветают в сообществах со строгой и военной дисциплиной, как например, в общинах пуритан-кальвинистов в Шотландии и Новой Англии, уж во всяком случае не менее часто, чем в более терпимых и нейтральных обществах. Это разрушает аргумент Милля в пользу свободы как необходимого условия развития человеческой одаренности. Если эти две цели несовместимы друг с другом, то Милль оказывается перед лицом мучительной дилеммы еще до того, как возникнут трудности, вызванные несовместимостью его доктрины с последовательным утилитаризмом, даже гуманистически истолкованным самим Миллем.

Во-вторых, эта доктрина возникла сравнительно недавно. Античный мир едва ли знал индивидуальную свободу как осознанный политический идеал (в отличие от его действительного осуществления). Уже Кондорсе отмечал, что понятие индивидуальных прав отсутствовало в правовых представлениях римлян и греков; в равной мере это верно и в отношении иудейской, китайской и всех последующих древних цивилизаций. Торжество этого идеала было скорее исключением, а не правилом даже в недавней истории Запада. Свобода в таком ее истолковании нечасто становилась лозунгом, сплачивающим большие массы людей. Желание не подвергаться посягательствам и быть предоставленным самому себе свидетельствует скорее о том, что цивилизация достигла высокой ступени развития как в лице отдельных индивидов, так и общества в целом. Трактовка сферы частной жизни и личных отношений как чего-то священного в самом себе проистекает из концепции свободы, которая, если учесть ее религиозные корни, получила законченное выражение лишь с наступлением эпохи Возрождения или Реформации. Однако упадок этой свободы означал бы смерть цивилизации и всего нравственного мировоззрения.

Третья особенность этого понятия свободы наиболее важна. Она состоит в том, что свобода в таком ее понимании совместима с некоторыми формами самодержавия или, во всяком случае, совместима с отсутствием самоуправления. Свобода в этом смысле имеет принципиальную связь со сферой управления, а не с его источником. На деле, демократия может лишить гражданина огромного числа свобод, которыми он пользуется при других формах правления, и, кроме того, можно легко представить себе либерально настроенного деспота, который предоставляет своим подданным широкую личную свободу. Оставляя своим гражданам большую область свободы, деспот, вместе с тем, может быть несправедливым, поощрять крайние формы неравенства, мало заботиться о порядке, добродетели и развитии знания, но если учесть, что он не ограничивает свободу граждан или, во всяком случае, делает это в меньшей степени, чем правители при многих других режимах, он удовлетворяет определению Милля. Свобода в этом смысле не связана, по крайней мере логически, с демократией и самоуправлением. В общем, самоуправление может обеспечивать лучшие гарантии соблюдения гражданских свобод, чем другие режимы, и поэтому в его поддержку выступали многие либертарианцы. Но между индивидуальной свободой и демократическим правлением нет необходимой связи. Ответ на вопрос «Кто управляет мной?» логически не связан с вопросом «Как сильно правительство ограничивает меня?». Именно это, в конечном счете, и обнаруживает глубокое различие между понятиями негативной и позитивной свободы. Позитивная трактовка свободы вступает в свои права, когда мы пытаемся ответить на вопросы «Кто управляет мною?» и «Кто должен сказать, что мне следует или не следует делать и кем мне следует или не следует быть?», а не когда мы задаемся вопросом «Что я свободен делать и кем я свободен быть?», поэтому связь между демократией и индивидуальной свободой значительно более слабая, чем это полагают многие защитники той и другой. Желание управлять собой или, по крайней мере, участвовать в процессе управления своей жизнью может быть столь же глубоким, как и желание иметь свободную область действия, а исторически, возможно, и более древним. Но в этих случаях мы желаем не одного и того же. На деле, предметы желания здесь совершенно разные, и именно это обстоятельство привело к великому столкновению идеологий, подчинивших своей власти наш мир. «Позитивная» концепция свободы предполагает не свободу «от», а свободу «для» — свободу вести какой-то предписанный образ жизни, поэтому для сторонников «негативной» свободы она порой оказывается лишь лицемерной маской жестокой тирании.

II

Понятие позитивной свободы

«Позитивное» значение слова «свобода» проистекает из желания индивида быть хозяином своей собственной жизни. Я хочу, чтобы моя жизнь и принимаемые мной решения зависели от меня, а не от действия каких-либо внешних сил. Я хочу быть орудием своего собственного волеизъявления, а не волеизъявления других людей. Я хочу быть субъектом, а не объектом; хочу, чтобы мной двигали мои собственные мотивы и осознанно поставленные цели, а не причины, воздействующие на меня извне. Я хочу быть кем-то: хочу быть деятелем, принимающим решения, и не хочу быть тем, за кого решают другие; я хочу сам собой руководить и не хочу подчиняться воздействию внешней природы или других людей, как если бы я был вещью, животным или рабом, не способным к человеческой деятельности: не способным ставить перед собой цели, намечать линии поведения и осуществлять их. Именно это я имею в виду, по крайней мере отчасти, когда говорю, что я рациональное существо и мой разум отличает меня как человека от всего остального мира. Прежде всего я хочу воспринимать себя мыслящим, волевым, активным существом, несущим ответственность за сделанный выбор и способным оправдать его ссылкой на свои собственные убеждения и цели. Я чувствую себя свободным в той мере, в какой осознаю, что я таков, и порабощенным — в той мере, в какой я вынужден признать, что я не таков.

Свобода быть хозяином своей собственной жизни, и свобода от препятствий, чинимых другими людьми моему выбору, на первый взгляд, могут показаться не столь уж логически оторванными друг от друга — не более, чем утвердительный и отрицательный способ выражения одной и той же мысли. Однако «позитивное» и «негативное» понятия свободы исторически развивались в расходящихся направлениях и не всегда логически правильными шагами, пока в конце концов не пришли в прямое столкновение друг с другом.

При объяснении этой ситуации порой ссылаются на ту силу, которую приобрела совершенно безобидная вначале метафора владения собой. «Я свой собственный хозяин», «я никому не раб», но разве я не могу быть (как склонны рассуждать платоники и гегельянцы) рабом природы? Или рабом своих собственных неукротимых страстей? Разве это не разные виды одного и того же родового понятия «раб» — одни политические и правовые, другие — нравственные и духовные? Разве у людей нет опыта освобождения себя от духовного рабства и от рабской покорности природе, и разве в ходе такого освобождения люди не открывали в себе, с одной стороны, некоторое главенствующее Я, а с другой стороны, нечто такое, что подчиняется этому Я. Это главенствующее Я затем различными способами отождествляют с разумом, с «высшей природой» человека, с его «реальным», «идеальным» или «автономным» Я, с тем Я, которое стремится к вещам, дающим длительное удовлетворение, с «наилучшим» Я, а затем это Я противопоставляют иррациональным влечениям, неконтролируемым желаниям, «низкой» природе человека, его погоне за сиюминутными удовольствиями, его «эмпирическому» или «гетерономному» Я, которое поддается каждому порыву желания и страсти и нуждается в строгой дисциплине, чтобы встать в полный рост своей «реальной» природы. В настоящее время эти два Я разделены, так сказать, еще большей пропастью: реальное Я воспринимается как нечто более широкое, чем сам индивид (в обычном понимании этого слова), как некое социальное «целое» — будь то племя, раса, церковь, государство или великое сообщество всех живущих, умерших и еще не рожденных, в которое индивид включается в качестве элемента или аспекта. Затем это существо отождествляют с «истинным» Я, и оно, навязывая единую коллективную или «органическую» волю своим непокорным членам, достигает собственной свободы, которая, таким образом, оказывается и «высшей» свободой его членов. Опасность использования различных органических метафор, оправдывающих принуждение тем, что оно поднимает людей на «более высокий» уровень свободы, отмечалась неоднократно. Таким оборотам речи придает убедительность то, что мы считаем возможным, а иногда и оправданным, принуждать людей ради достижения некоторой цели (скажем, ради справедливости и общественного процветания), к которой они стремились бы, будь более просвещенными, но не делают этого в силу своей слепоты, невежественности и порочности. Благодаря этому мне легче считать, что я принуждаю других людей ради них самих, ради их собственных, а не моих интересов. Затем я заявляю, что лучше их самих знаю их действительные нужды. В лучшем случае отсюда следует, что они не стали бы сопротивляться моему принуждению, будь они столь же рациональны и мудры, как я, и понимай они столь же хорошо свои интересы, как понимаю их я. Но я могу утверждать и значительно большее. Я могу заявить, что в действительности они стремятся к тому, чему оказывают сознательное сопротивление из-за своего невежества, ибо внутри их заключена некая скрытая сущность — их непроявленная рациональная воля или «истинная» цель, и эта сущность, хотя ее опровергает все, что они чувствуют, делают и о чем открыто говорят, является их «настоящим» Я, о котором их бедное эмпирическое Я, существующее в пространстве и времени, может ничего не знать или знать очень мало. Именно этот внутренний дух и есть то единственное Я, которое заслуживает, чтобы его желания были приняты во внимание. Заняв такую позицию, я могу игнорировать реальные желания людей и сообществ, могу запугивать, притеснять, истязать их во имя и от лица их «подлинных» Я в непоколебимой уверенности, что какова бы ни была истинная цель человека (счастье, исполнение долга, мудрость, справедливое общество, самореализация), она тождественна его свободе — свободному выбору его «истинного», хотя и часто отодвигаемого на второй план и не проявляющегося, Я.

Этот парадокс разоблачали не раз. Одно дело говорить, что я знаю, в чем состоит благо для Х (хотя сам он может этого и не знать), и можно даже игнорировать желания Х ради этого блага и ради него самого, но совсем другое дело говорить, что ео ipso он выбрал это благо, по существу неосознанно, — выбрал не как человек из повседневной жизни, а как некое рациональное Я, о котором его эмпирическое Я может и не знать, выбрал как некое «подлинное» Я, которое способно осознать свое благо и не может не выбрать его, когда оно установлено. Эта чудовищная персонификация, когда то, что Х выбрал бы, будь он тем, кем он не является, или, по крайней мере, еще не стал, приравнивается к тому, чего Х действительно добивается и что действительно выбирает, образует сердцевину всех политических теорий самореализации. Одно дело говорить, что меня можно заставить ради моего же собственного блага, которого я не понимаю из-за своей слепоты; иногда это оказывается полезным для меня и действительно увеличивает мою свободу. Но совсем другое дело говорить, что если это мое благо, то меня, по существу, и не принуждают, поскольку мне — знаю я это или нет — следует желать его. Я свободен (или «подлинно» свободен), даже если мое бедное земное тело и мое глупое сознание решительно отвергают это благо и безрассудно сопротивляются тем, кто старается, пусть из добрых побуждений, навязать его мне.

Это магическое превращение (или ловкость рук, за которую Уильям Джеймс совершенно справедливо высмеивал гегельянцев), безусловно, можно с такой же легкостью проделать и с «негативным» понятием свободы. В этом случае Я, которому не должно строить препятствия, из индивида с его реальными желаниями и нуждами в их обычном понимании сразу вырастает в некоего «подлинного» человека, отождествляемого со стремлением к идеальной цели, о которой его эмпирическое Я даже и не мечтало. По аналогии с Я, свободным в позитивном смысле, этот «подлинный» человек мгновенно раздувается в некую сверхличностную сущность: государство, класс, нацию или даже ход истории, — которые воспринимаются как более «реальные» носители человеческих качеств, чем эмпирическое Я. Однако, с точки зрения истории, теории и практики «позитивная» концепция свободы как самовладения, с ее предпосылкой о внутренней раздвоенности человека, легче осуществляет расщепление личности на две части: на трансцендентного господина и эмпирический пучок желаний и страстей, который нужно держать в строгой узде. Именно это обстоятельство и сыграло главную роль. Это доказывает (если, конечно, требуется доказательство столь очевидной истины), что концепция свободы непосредственно вытекает из представлений о том, что определяет личность человека, его Я. С определением человека и свободы можно проделать множество манипуляций, чтобы получить то значение, которое желательно манипулятору. Недавняя история со всей очевидностью показала, что этот вопрос отнюдь не является чисто академическим.

Последствия различения двух Я станут еще более очевидными, если рассмотреть, в каких двух основных исторических формах проявлялось желание быть управляемым своим «подлинным» Я. Первая форма — это самоотречение ради достижения независимости, а вторая — самореализация или полное отождествление себя с некоторым конкретным принципом или идеалом ради достижения той же цели.

<…>

VII

Свобода и суверенность Французская революция, во всяком случае в ее якобинской форме, подобно всем великим революциям, была именно таким всплеском жажды позитивной свободы, охватившей большое число французов, которые ощутили себя освобожденной нацией, хотя для многих из них она означала жесткое ограничение индивидуальных свобод. Руссо торжествующе заявлял, что законы свободы могут оказаться более жестокими, чем ярмо тирании. Тирания — служанка господ. Закон не может быть тираном. Когда Руссо говорит о свободе, он имеет в виду не «негативную» свободу индивида не подвергаться вмешательству в рамках определенной области; он имеет в виду то, что все без исключения полноправные члены общества участвуют в осуществлении государственной власти, которая может вмешиваться в любой аспект жизни каждого гражданина. Либералы первой половины девятнадцатого века правильно предвидели, что свобода в «позитивном» смысле может легко подорвать многие из «негативных» свобод, которые они считали неприкосновенными. Они говорили, что суверенность народа способна легко уничтожить суверенность индивида. Милль терпеливо и неопровержимо доказывал, что правление народа — это не обязательно свобода. Ибо те кто правит, необязательно те же люди, которыми правят, поэтому демократическое самоуправление — это режим, при котором не каждый управляет собой, а в лучшем случае каждым управляют остальные. Милль и его ученики говорили о тирании большинства и тирании «преобладающего настроения или мнения» и не видели большой разницы между этими видами тирании и любым другим, посягающим на свободу человеческой деятельности внутри неприкосновенных границ частной жизни.

Никто не осознавал конфликта между двумя видами свободы так хорошо и не выразил его так четко, как Бенжамен Констан. Он отмечал, что когда неограниченная власть, обычно называемая суверенитетом, в результате успешного восстания переходит из одних рук в другие, это не увеличивает свободы, а лишь перекладывает бремя рабства на другие плечи. Он вполне резонно задавал вопрос, почему человека должно заботить, что именно подавляет его — народное правительство, монарх или деспотические законы. Констан прекрасно осознавал, что для сторонников «негативной» индивидуальной свободы основная проблема заключается не в том, у кого находится власть, а в том, как много этой власти сосредоточено в одних руках. По его мнению, неограниченная власть в каких угодно руках рано или поздно приведет к уничтожению кого-либо. Обычно люди протестуют против деспотизма тех или иных правителей, но реальная причина тирании, согласно Констану, заключена в простой концентрации власти, при каких бы обстоятельствах она ни происходила, поскольку свободе угрожает само существование абсолютной власти как таковой. «Это не рука является несправедливой, — писал он, -а орудие слишком тяжело — некоторые ноши слишком тяжелы для человеческой руки». Демократия, сумевшая одержать верх над олигархией, привилегированным индивидом или группой индивидов, может в дальнейшем подавлять людей столь же нещадно, как и предшествовавшие ей правители. В работе, посвященной сравнению современной свободы и свободы древних, Констан отмечал, что равное для всех право угнетать — или вмешиваться — не эквивалентно свободе. Даже единодушный отказ от свободы не сохраняет ее каким-то чудесным образом — на том только основании, что было дано согласие и согласие было общим. Если я согласен терпеть гнет и с полным безразличием или иронией смотрю на свое положение, то разве я менее угнетен? Если я сам продаю себя в рабство, то разве я в меньшей степени раб? Если я совершаю самоубийство, то разве я в меньшей степени мертв — на том только основании, что я покончил с жизнью добровольно? «Правление народа — это неупорядоченная тирания; монархия же — более эффективный централизованный деспотизм». Констан видел в Руссо самого опасного врага индивидуальной свободы, ибо тот объявил, что «отдавая себя всем, я не отдаю себя никому». Даже если суверен — это «каждый» из нас, для Констана было не понятно, почему этот суверен не может при желании угнетать одного из «тех», кто составляет его неделимое Я. Конечно, для меня может быть предпочтительней, чтобы свободы были отняты у меня собранием, семьей или классом, в которых я составляю меньшинство. Быть может, в этом случае мне удастся убедить других сделать для меня то, на что я, с моей точки зрения, имею право. Однако, лишаясь свободы от руки членов своей семьи, друзей или сограждан, я все равно в полной мере лишаюсь ее. Гоббс, по крайней мере, был более откровенным; он не пытался представить дело так, будто суверен не порабощает. Он оправдывал это рабство, но во всяком случае не имел бесстыдства называть его свободой.

На протяжении всего девятнадцатого столетия либеральные мыслители не уставали доказывать, что если свобода означает ограничение возможностей, которыми располагают другие люди, чтобы заставить меня делать то, чего я не хочу или могу не хотеть, то каким бы ни был идеал, ради которого меня принуждают, я являюсь несвободным, и поэтому доктрина абсолютного суверенитета по своей сути носит тиранический характер. Для сохранения нашей свободы недостаточно провозгласить, что ее нельзя нарушить, если только это нарушение не будет санкционировано тем или иным самодержавным правителем, народным собранием, королем в парламенте, судьями, некоторым союзом властей или законами, поскольку и законы могут быть деспотичными. Для этого нам необходимо создать общество, признающее область свободы, границы которой никому не дано нарушать. Нормы, устанавливающие эти границы, могут иметь разные названия и характер: их можно называть правами человека, Словом Господним, естественным правом, соображениями полезности или «неизменными интересами человека». Я могу считать их истинными априорно или могу провозглашать их своей высшей целью или высшей целью моего общества и культуры. Общим для этих норм и заповедей является то, что они получили столь широкое признание и столь глубоко укоренились в действительной природе людей в ходе исторического развития общества, что к настоящему моменту они составляют существенную часть нашего представления о человеке. Искренняя вера в незыблемость некоторого минимума индивидуальной свободы требует бескомпромиссной позиции в этом вопросе. Сейчас уже ясно, как мало надежд оставляет правление большинства; демократия, как таковая, не имеет логической связи с признанием свободы, и порой, стремясь сохранить верность собственным принципам, она оказывалась неспособной защитить свободу. Как известно, многим правительствам не составило большого труда заставить своих подданных выражать волю, желательную для данного правительства. «Триумф деспотизма состоит в том, чтобы заставить рабов объявить себя свободными». Сила здесь может и не понадобиться; рабы совершенно искренне могут заявлять о своей свободе, оставаясь при этом рабами. Возможно, для либералов главное значение политических — или «позитивных» прав, как, например, права участвовать в государственном управлении, — состоит в том, что эти права позволяют защитить высшую для либералов ценность — индивидуальную «негативную» свободу.

Но если демократии могут, не переставая быть демократиями, подавлять свободу, по крайней мере, в либеральном значении этого слова, то что сделает общество по-настоящему свободным? Для Констана, Милля, Токвиля и всей либеральной традиции, к которой они принадлежали, общество не свободно, пока управление в нем не осуществляется на основе, как минимум, следующих двух взаимосвязанных принципов. Во-первых, абсолютными следует считать только права людей, власть же таковой не является, а потому, какая бы власть ни стояла над людьми, они имеют полное право отказаться вести себя не достойным человека образом. Во-вторых, должна существовать область, в границах которой люди неприкосновенны, причем эти границы устанавливаются не произвольным образом, а в соответствии с нормами, получившими столь широкое и проверенное временем признание, что их соблюдения требуют наши представления о нормальном человеке и о том, что значит действовать неразумным или недостойным человека образом. Например, нелепо считать, что суд или верховный орган власти мог бы отменить эти нормы, прибегнув к некоторой формальной процедуре. Определяя человека как нормального, я отчасти имею в виду и то, что он не мог бы с легкостью нарушить эти нормы, не испытывая при этом чувства отвращения. Именно такие нормы нарушаются, когда человека без суда объявляют виновным или наказывают по закону, не имеющему обратной силы; когда детям приказывают доносить на своих родителей, друзьям — предавать друг друга, а солдатам — прибегать к варварским методам ведения войны; когда людей пытают и убивают, а меньшинства уничтожают только потому, что они вызывают раздражение у большинства или у тирана. Подобные действия, объявляемые сувереном законными, вызывают ужас даже в наши дни, и это объясняется тем, что независимо от существующих законов для нас имеют абсолютную моральную силу барьеры, не позволяющие навязывать свою волю другому человеку. Свобода общества, класса или группы, истолкованная в негативном смысле, измеряется прочностью этих барьеров, а также количеством и важностью путей, которые они оставляют открытыми для своих членов, если не для всех, то во всяком случае для огромного их большинства.

Это прямо противостоит целям тех, кто верит в свободу в «позитивном» смысле самоуправления. Первые хотят обуздать власть, вторые — получить ее в собственные руки. Это кардинальный вопрос. Здесь не просто две разные интерпретации одного понятия, а два в корне различных и непримиримых представления о целях жизни. Это нужно хорошо осознавать, даже если на практике часто приходится искать для них компромисс. Каждая из этих позиций выдвигает абсолютные требования, которые нельзя удовлетворить полностью. Но в социальном и моральном плане было бы полным непониманием не признавать, что каждая их этих позиций стремится претворить в жизнь высшую ценность, которая и с исторической, и с моральной точки зрения достойна быть причисленной к важнейшим интересам человечества.

VIII

Один и многие

Есть одно убеждение, которое более всех остальных ответственно за массовые человеческие жертвы, принесенные на алтарь великих исторических идеалов: справедливости, прогресса, счастья будущих поколений, священной миссии освобождения народа, расы или класса и даже самой свободы, когда она требует пожертвовать отдельными людьми ради свободы общества. Согласно этому убеждению, где-то — в прошлом или будущем, в Божественном Откровении или в голове отдельного мыслителя, в достижениях науки и истории или в бесхитростном сердце неиспорченного доброго человека — существует окончательное решение. Эту древнюю веру питает убеждение в том, что все позитивные ценности людей в конечном счете обязательно совместимы друг с другом и, возможно, даже следуют друг из друга. «Природа словно связывает истину, счастье и добродетель неразрывной цепью», — говорил один из лучших людей, когда-либо живших на земле, и в сходных выражениях он высказывался о свободе, равенстве и справедливости. Но верно ли это? Уже стало банальным считать, что политическое равенство, эффективная общественная организация и социальная справедливость, если и совместимы, то лишь с небольшой крупицей индивидуальной свободы, но никак не с неограниченным laissez-faire; справедливость, благородство, верность в публичных и частных делах, запросы человеческого гения и нужды общества могут резко противоречить друг другу. Отсюда недалеко и до обобщения, что отнюдь не все блага совместимы друг с другом, а менее всего совместимы идеалы человечества. Нам могут возразить, что где-то и как-то эти ценности должны существовать вместе, ибо в противном случае Вселенная не может быть Космосом, не может быть гармонией; в противном случае конфликт ценностей составляет внутренний, неустранимый элемент человеческой жизни. Если осуществление одних наших идеалов может, в принципе, сделать невозможным осуществление других, то это означает, что понятие полной самореализации человека есть формальное противоречие, метафизическая химера. Для всех рационалистов-метафизиков от Платона до последних учеников Гегеля и Маркса отказ от понятия окончательной гармонии, дающей разгадку всем тайнам и примиряющей все противоречия, означал грубый эмпиризм, отступление перед жесткостью фактов, недопустимое поражение разума перед реальностью вещей, неспособность объяснить, оправдать, свести все к системе, что «разум» с возмущением отвергает. Но поскольку нам не дана априорная гарантия того, что возможна полная гармония истинных ценностей, достижимая, видимо, в некоторой идеальной сфере и недоступная нам в нашем конечном состоянии, мы должны полагаться на обычные средства эмпирического наблюдения и обычное человеческое познание. А они, разумеется, не дают нам оснований утверждать (или даже понимать смысл утверждения), что все блага совместимы друг с другом, как совместимы в силу тех же причин и все дурные вещи. В мире, с которым мы сталкиваемся в нашем повседневном опыте, мы должны выбирать между одинаково важными целями и одинаково настоятельными требованиями, и, достигая одних целей, мы неизбежно жертвуем другими. Именно поэтому люди придают столь огромную ценность свободе выбора: будь они уверены, что на земле достижимо некоторое совершенное состояние, когда цели людей не будут противоречить друг другу, то для них исчезла бы необходимость мучительного выбора, а вместе с ней и кардинальная важность свободы выбора. Любой способ приблизить это совершенное состояние был бы тогда полностью оправдан, и не важно, сколько свободы пришлось бы принести в жертву ради приближения этого состояния. Не сомневаюсь, что именно такая догматичная вера ответственна за глубокую, безмятежную, непоколебимую убежденность самых безжалостных тиранов и гонителей в истории человечества в том, что совершаемое ими полностью оправдывается их целью. Я не призываю осудить идеал самосовершенствования, как таковой, — не важно, говорим мы об отдельных людях, или о народах, религиях и классах, — и не утверждаю, что риторика, к которой прибегали в его защиту, всегда была мошенническим способом ввести в заблуждение и неизменно свидетельствовала о нравственной и интеллектуальной порочности. На самом деле, я старался показать, что понятие свободы в ее «позитивном» значении образует сердцевину всех лозунгов национального и общественного самоуправления, вдохновлявших наиболее мощные движения современности в их борьбе за справедливость; не признавать этого — значит не понимать самые важные факты и идеи нашего времени. Однако в равной мере я считаю безусловно ошибочной веру в принципиальную возможность единой формулы, позволяющей привести в гармонию все разнообразные цепи людей. Эти цели очень различны и не все из них можно, в принципе, примирить друг с другом, поэтому возможность конфликта, а, стало быть, и трагедии, никогда полностью не устранима из человеческой жизни, как личной, так и общественной. Необходимость выбирать между абсолютными требованиями служит, таким образом, неизбежным признаком человеческих условий существования. Это придает ценность свободе, которая, как считал Актон, есть цель-в-себе, а не временная потребность, вырастающая из наших нечетких представлений и неразумной, неупорядоченной жизни; свобода — это не затруднение, преодолеваемое в будущем с помощью какой-либо панацеи.

Я не хочу сказать, что индивидуальная свобода в наиболее либеральных обществах служит единственным или главным критерием выбора. Мы заставляем детей получать образование и запрещаем публичные казни. Это, конечно, ограничивает свободу. Мы оправдывает это ограничение, ибо неграмотность, варварское воспитание, жестокие удовольствия и чувства хуже для нас, чем ограничение, необходимое для их исправления и подавления. Эта позиция опирается на наше понимание добра и зла, на наши, так сказать, моральные, религиозные, интеллектуальные, экономические и эстетические ценности, которые в свою очередь связаны с нашими представлениями о человеке и основных потребностях его природы, Другими словами, в решении таких проблем мы осознанно или неосознанно руководствуемся своим пониманием того, из чего складывается жизнь нормального человека в противоположность существованию миллевских «ограниченных и изуродованных», «истощенных и бесплодных» натур. Протестуя против цензуры и законов, устанавливающих контроль над личным поведением, видя в них недопустимые нарушения свободы личности, мы исходим из того, что запрещаемые этими законами действия отражают фундаментальные потребности людей в хорошем (а фактически, в любом) обществе. Защищать подобные законы — значит считать, что данные потребности несущественны или что не существует иного способа их удовлетворения, как путем отказа от других, высших ценностей, выражающих более глубокие потребности, чем индивидуальная свобода. Считается, что используемый здесь критерий оценки ценностей имеет не субъективный, а, якобы, объективный — эмпирический или априорный — статус.

Определяя, в какой мере человек или народ может пользоваться свободой при выборе образа жизни, следует учитывать многие другие ценности, из которых наиболее известные, видимо, — равенство, справедливость, счастье, безопасность и общественный порядок. Стало быть, свобода не может быть неограниченной. Как справедливо напоминает нам Р. X. Тони, свобода сильных, какой бы ни была их сила — физической или экономической, должна быть ограничена. Содержащееся в этой максиме требование уважения — это не следствие, вытекающее из некоторого априорного правила, гласящего, например, что уважение к свободе одного человека логически влечет за собой уважение к свободе других людей; это требование обусловлено тем, что уважение к принципам справедливости и чувство стыда за вопиющее неравенство среди людей столь же существенны для человека, как и желание свободы. Тот факт, что мы не можем иметь все, — это не случайная, а необходимая истина. Когда Берк напоминает о постоянной необходимости возмещать, примирять и уравновешивать; когда Милль ссылается на «новые эксперименты в жизни» с их неизбежными ошибками; когда мы осознаем принципиальную невозможность получить четкие и определенные ответы не только на практике, но и в теории с ее идеальным миром совершенно добрых и рациональных людей и абсолютно ясных идей, это может вызвать раздражение у тех, кто ищет окончательных решений и единых, всеобъемлющих и вечных систем. Но именно этот вывод неизбежен для тех, кто вместе с Кантом хорошо усвоил ту истину, что из искривленного ствола человечества никогда не было изготовлено ни одной прямой вещи.

Излишне напоминать, что монизм и вера в единый критерий всегда были источником глубокого интеллектуального и эмоционального удовлетворения. Неважно, выводится ли критерий оценки из того, как видится будущее совершенное состояние философам восемнадцатого столетия и их технократическим последователям в наши дни, или он коренится в прошлом — /a terre et les morts, — как полагают немецкие историцисты, французские теократы и неоконсерваторы в англоязычных странах, но он обязательно, в силу своей негибкости, натолкнется на некоторый непредвиденный ход человеческой истории, который не будет с ним согласовываться. И тогда этот критерий можно будет использовать для оправдания прокрустовых жестокостей — вивисекции реально существующих человеческих обществ в соответствии с установленным образцом, который диктуется нашими, подверженными ошибкам представлениями о прошлом или будущем, а они, как известно, во многом, если не полностью, — плод нашего воображения. Стремясь сохранять абсолютные категории и идеалы ценой человеческих жизней, мы в равной мере подрываем принципы, выработанные наукой и выкованные историей; в наши дни приверженцев такой позиции можно встретить и среди левых, и среди правых, но она неприемлема для тех, кто уважает факты.

Для меня плюрализм с его требованием определенной доли «негативной» свободы — более истинный и более человечный идеал, чем цепи тех, кто пытается найти в великих авторитарных и подчиненных строгой дисциплине обществах идеал «позитивного» самоосуществления для классов, народов и всего человечества. Он более истинен хотя бы потому, что признает разнообразие человеческих цепей, многие из которых несоизмеримы друг с другом и находятся в вечном соперничестве. Допуская, что все ценности можно ранжировать по одной шкале, мы опровергаем, на мой взгляд, наше представление о людях как свободных агентах действия и видим в моральном решении действие, которое, в принципе, можно выполнить с помощью логарифмической линейки. Утверждать, что в высшем, всеохватывающем и тем не менее достижимом синтезе долг есть интерес, а индивидуальная свобода есть чистая демократия или авторитарное государство, — значит скрывать под метафизическим покровом самообман или сознательное лицемерие. Плюрализм более человечен, ибо не отнимает у людей (как это делают создатели систем) ради далекого и внутренне противоречивого идеала многое из того, что они считают абсолютно необходимым для своей жизни, будучи существами, способными изменяться самым непредсказуемым образом. В конечном счете люди делают свой выбор между высшими ценностями так, как они могут, ибо фундаментальные категории и принципы морали определяют их жизнь и мышление и составляют — по крайней мере, в долгой пространственно-временной перспективе — часть их бытия, мышления и личностной индивидуальности — всего того, что делает их людьми.

Быть может, идеал свободного выбора целей, не претендующих на вечность, и связанный с ним плюрализм ценностей — это лишь поздние плоды нашей угасающей капиталистической цивилизации: этот идеал не признавали примитивные общества древности, а у последующих поколений он, возможно, встретит любопытство и симпатию, но не найдет понимания. Быть может, это так, но отсюда, мне кажется, не следует никаких скептических выводов. Принципы не становятся менее священными, если нельзя гарантировать их вечного существования. В действительности, желание подкрепить свою веру в то, что в некотором объективном царстве наши ценности вечны и непоколебимы, говорит лишь о тоске по детству с его определенностью и по абсолютным ценностям нашего первобытного прошлого. «Осознавать относительную истинность своих убеждений, — говорил замечательный писатель нашего времени, — и все же непоколебимо их держаться — вот что отличает цивилизованного человека от дикаря». Возможно, требовать большего — глубокая и неустранимая метафизическая потребность, но позволять ей направлять наши действия, — симптом не менее глубокой, но куда более опасной нравственной и политической незрелости.

 И. Берлин. Две концепции свободы // Современный либерализм. М., 1998. С. 19-43.

Источник: Библиотека Якова Кротова

Свобода: иллюзии и действительность

Человек ищет свободы. В нем есть огромный порыв к свободе, и он не только легко попадает в рабство, но он и любит рабство.

Н. А. Бердяев

Термин «свобода» довольно часто употребляется в повседневной жизни людей. Но каждый человек понимает его по-своему. Причем в основном свобода сводится к тому, чтобы делать все, что хочется.

Очень широко понятие свободы используется в современной политике. Все политические коллизии, любое вмешательство во внутренние дела другого государства происходят под лозунгом свободы и демократии. Все так называемые «бархатные» и «оранжевые» революции, не имеющие ничего общего с действительными революциями, совершались и совершаются под флагом свободы и защиты прав человека. Средства массовой информации сосредоточились на проблемах свободы.

Как уже отмечалось, каждый человек вкладывает в понятие свободы свой собственный смысл, имеющий чисто субъективный характер, поскольку речь идет, как правило, о личной свободе, якобы не предполагающей никаких ограничений. Такое представление о свободе вписывается в рамки обыденного сознания, но ни в коем случае не может претендовать на какую-либо научность.

Ретроспективный взгляд на историю философии показывает, что проблемы свободы находились в центре внимания многих корифеев мировой философии. Я сошлюсь только на некоторых. Т. Гоббс под свободой подразумевал «отсутствие внешних препятствий, которые нередко могут лишить человека части его власти делать то, что он хотел бы, но не могут мешать использовать оставленную человеку власть сообразно тому, что диктуется ему его суждением и разумом»^[1]. Свободным является тот человек, который делает то, что ему необходимо в жизни, и при этом не встречает никаких препятствий.

Вольтер замечает, что вопрос о свободе довольно простой, но тем не менее люди постоянно спорят о нем, и в результате все запутались. Сам французский философ свободу определяет так: «Свобода – это исключительная возможность действовать»^[2].

Соотечественник Вольтера П. А. Гольбах немало страниц посвятил проблемам свободы. «Любовь к свободе, – пишет французский мыслитель, – самая сильная из страстей человека; она вызвана его стремлением к самосохранению и беспрепятственному использованию личных способностей для того, чтобы сделать свою жизнь счастливой»^[3]. Стремление к свободе Гольбах объясняет природными факторами. Иначе говоря, любовь к свободе носит естественный характер. Она, по мнению французского мыслителя, вызвана тем, что человек стремится к самосохранению и улучшению своих жизненных позиций.

Но человек во всех случаях, в том числе в стремлении к свободе, должен руководствоваться только разумом, благодаря которому любовь к свободе приводит к добродетели. Кроме того, человек должен подчиняться установленным в обществе законам. Он должен понимать, что свобода имеет свои границы и их нельзя нарушать, чтобы не ущемлять свободу других. Поэтому «свобода – это возможность делать ради своего счастья все, что не вредит счастью других членов общества»^[4]. А мерилом «свободы членов общества должно быть благо общества в целом»^[5]. Как видно, французский просветитель проблему свободы человека непосредственно связывает с обществом. Небезынтересны рассуждения Гольбаха о причинах потери народами свободы. Главной причиной потери свободы французский философ считает приход к власти правителей, которые путем насилия и хитрости лишали людей свободы. Но народы сами тоже виноваты в потере свободы, потому что «привычка, лень, страх и невежество ослабили пружины человеческого сердца; можно сказать, что им удалось исказить естественные человеческие свойства и принизить человека в его собственных глазах»^[6]. Иными словами, собственная лень и равнодушие людей привели к потере ими свободы.

Чтобы сохранить свою свободу, люди должны быть разумными и добродетельными. Интересно, что Гольбах вовсе не считает, что только демократия предоставляет подлинную свободу людям. «При демократии народ, только по видимости осуществляющий суверенную власть, слишком часто является лишь рабом развращенных демагогов, которые льстят ему и разжигают его страсти; народ сам становится тираном»^[7]. Но если в условиях демократии можно потерять свободу, то при деспотических формах правления ее вообще нет.

Как сохранить свободу? По глубокому убеждению П. А. Гольбаха, свободу можно сохранить лишь в том случае, если она базируется на началах разума и добродетели. Гольбах как идеолог Просвещения считает, что свободу можно сохранить, если люди поступают разумно, если в обществе руководствуются здоровыми нравами и если они знают о том, что происходит в обществе, а это предполагает наличие просвещения.

Вместе с тем, по мнению Гольбаха, одних законов и просвещения недостаточно для сохранения свободы. «Свобода может быть долговечной только при условии, что она подкреплена силой, способной заставить всех членов общества придерживаться справедливости и выполнять законы, устанавливающие определенные границы как для подданных, так и для тех, кто ими управляет»^[8].

Прежде всего следует подчеркнуть, что свобода есть социальное понятие. У животных нет никакой свободы. Они часть природы и не испытывают никакой нужды в свободе. «Животное, – писал К. Маркс, – непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью. Оно не отличает себя от своей жизнедеятельности. Оно есть эта жизнедеятельность. Человек же делает свою жизнедеятельность предметом своего сознания… Сознательная жизнедеятельность непосредственно отличает человека от животной жизнедеятельности»^[9]. Человек осознает свободу, потому что его действия носят сознательный характер.

Свобода возникает в процессе совместной деятельности людей. Поэтому основа всякой свободы – свобода жизнедеятельности человека. С одной стороны, человек находит свою свободу только в обществе, а с другой – общество ему часто мешает делать то, что он хочет, и человеку кажется, что общество лишает его свободы. Но он либо не понимает, либо не хочет понять, что его личные интересы не всегда совпадают с интересами всего общества и приходится жертвовать личными интересами во имя сохранения общества. Такова диалектика жизни, и в данном случае мы встречаемся с одним из противоречий социума, которое решается путем компромисса: общество предоставляет индивиду определенную свободу, но и индивид в свою очередь сознательно ограничивает свои требования к обществу относительно свободы.

Наивно думать, что формирование человеческого общества начинается со свободы. Напротив, оно начинается с табу, с запрета, нарушение которого строго наказывается. Чтобы выжить в суровых условиях, первобытные люди соблюдали возникшие в ходе их практической жизни нормы и принципы поведения, регулировавшие их образ жизни. Каждый поступок члена рода строго регламентировался, и ни о какой свободе не могло быть и речи. Охотились, например, молодые люди, но мясо в первую очередь давали детям и старикам.

Нельзя свободу путать с волей. Воля связана с игнорированием общепринятых норм жизни. Воля – это субъективизм и волюнтаризм, отказ от учета объективных обстоятельств. Воля – это произвол и самодурство. В политике, например, волюнтаристские действия приводят к огромным отрицательным последствиям. Всем известны негативные последствия волюнтаристических решений Н. С. Хрущева.

Любящий волю человек не ограничивает себя никакими законами морального или юридического характера. Вольный человек в отличие от свободного человека уважает только самого себя, потому что он постоянно покушается на свободу других людей. Вольный человек – это эгоистичный человек, потому что он стремится лишь к удовлетворению личных интересов. Воля есть другое выражение произвола. Заметим, что анархизм как политическое течение, не признающее государственной власти, предпочитает волю свободе. Но не только анархисты не любят свободу. Даже некоторые сторонники демократии под свободой понимают не соблюдение законов, а волю, особенно когда это касается деятельности таких демократов.

В отличие от воли свобода предполагает действия человека в рамках юридических и моральных норм и законов. Человек должен понимать, что в обществе есть определенные законы, нормы, принципы, традиции, которые нужно соблюдать и в пределах которых можно и нужно свободно действовать. «Нравственный человек сознает содержание своей деятельности чем-то необходимым, имеющим силу в себе и для себя, и этим так мало наносится ущерб его свободе, что последняя даже, наоборот, лишь благодаря этому сознанию становится действительной и содержательной свободой…»^[10] Если каждый будет поступать по своему усмотрению, то это приведет к хаосу и в конечном счете к гибели общества как целостного социального образования.

Нельзя абсолютизировать личную свободу человека, так как это нередко оборачивается трагедией для окружающих. Так, например, абсолютизация свободы приводит к росту насилия (убивают просто прохожих на улице, в учебных заведениях, своих коллег, причем убивают как взрослые, так и дети). Таким образом, свобода предполагает деятельность социальных групп, слоев, классов, индивидов при обязательном соблюдении общепринятых моральных и юридических норм и принципов.

Выше я привел некоторые дефиниции свободы, предложенные классиками философии. Они правомерны, но их следует рассматривать в контексте эпохи. На мой взгляд, свобода – это возможность проявлять свои физические и духовные потенции. Чем свободнее человек, тем у него больше возможностей создавать материальные и духовные ценности, обогащать свой духовный мир. Иными словами, развивать в себе все человеческое. А все это главным образом зависит от общества, в котором живет человек.

Свобода есть процесс, а не застывшее состояние. Иначе говоря, по мере продвижения общества по восходящей линии человек становится все более и более свободным в экономическом, политическом, духовном и других аспектах. Процесс этот носит очень противоречивый и порой даже драматический характер, но тем не менее эмпирически можно показать, как на протяжении истории расширяются свободы человека. Человек первобытной эпохи, например, не был свободен ни в отношении своего рода, ни в отношении природы. Ему приходилось бороться со стихийными силами на каждом шагу, чтобы прокормиться. Не давали свободы родовые связи и отношения. Человек по отношению к ним проявлял рабскую покорность и не представлял свою жизнь за пределами рода или племени. Его поступки и поведение регулировались традициями и обычаями рода и племени. Возможность решать самому те или иные жизненные вопросы, в том числе личного характера (женитьба, например), либо вовсе отсутствовала, либо была крайне ограничена. «Племя, – пишет Ф. Энгельс, – оставалось для человека границей как по отношению к иноплеменнику, так и по отношению к самому себе: племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выглядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга, они не оторваны еще, по выражению Маркса, от пуповины первобытной общности»^[11]. Всюду человека подстерегала опасность, физически он рано изнашивался и умирал в сравнительно молодом возрасте.

Иную картину мы наблюдаем в рабовладельческом обществе. Да, жизнь раба полностью зависела от его хозяина: он мог убить его или продать, обращался с ним как с вещью. Аристотель считал, что «невозможна дружба и с конем или быком или с рабом в качестве раба. Ведь [тут] ничего общего быть не может, потому что раб – одушевленное орудие, а орудие – неодушевленный раб, так что как с рабом дружба с ним невозможна, но как с человеком возможна»^[12].

Но тем не менее раб обладал большей свободой, чем первобытный человек, потому что он освободился от «пуповины первобытной общности». Он уже отличает себя от других, может вести самостоятельный образ жизни. Кроме того, – и это очень важно, – в рабовладельческом обществе жили не только рабы, но и рабовладельцы, свободные граждане и т. д., которые принимали непосредственное участие в делах государства, особенно демократического. Так, в Афинах эпохи Перикла была развитая рабовладельческая демократия, суть которой тот выразил следующим образом: «В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, и не выказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. Терпимые в своих частных взаимоотношениях, в общественной жизни не нарушаем законов, главным образом из уважения к ним, и повинуемся властям и законам, в особенности установленным в защиту обижаемых, а также законам неписаным, нарушение которых все считают постыдным»^[13].

Первобытный человек не протестовал против существующих порядков. Да ему и в голову не могла прийти мысль не покориться родовым и племенным обычаям, ослушаться вождя. Рабы же организовывали восстания, шли на войну со своими эксплуататорами, потому что осознавали собственное рабское положение. Хорошо известно восстание рабов под предводительством Спартака. Конечно, среди рабов было немало людей, которые довольствовались своим положением, верой и правдой служили хозяевам и не нуждались ни в какой свободе. О таких рабах Г. В. Ф. Гегель писал: «…раб, довольный своим положением раба, не мыслит себя, так как свобода не является его целью, следовательно, он не хочет своей всеобщности, он не хочет только того или другого»^[14].

Именно при рабовладельческом строе одна часть общества получила возможность заниматься философией, наукой, культурой, то есть духовным производством, которое в первобытном обществе было непосредственно вплетено в материальную жизнь. Выделение духовного производства в самостоятельную сферу представляет гигантский прогресс в развитии человеческого общества, в расширении свободы людей. Нелишне напомнить, что генезис цивилизации связан по времени с рабовладельческим строем, когда создается фундамент цивилизации – общественное богатство – и когда социальные связи начинают доминировать над природными. Таким образом, человек эпохи рабства, даже если он раб, обладал большей свободой, чем человек эпохи первобытного строя, хотя на первый взгляд первобытный человек более свободен, чем раб.

Еще большей свободы человек добивается при феодальном способе производства. Рабов уже нет, человека нельзя продать, купить или убить. Крестьянин имеет возможность владеть землей, орудиями производства. У него есть семья, и он относительно свободно распоряжается своей собственностью. Конечно, при этом нельзя забывать, что сохраняется крепостная зависимость, ибо крестьянин без разрешения или без выкупа не мог покинуть деревню и помещика, на которого был вынужден работать. «Средневековое общество, – пишет Э. Фромм, – в отличие от современного характеризовалось отсутствием личной свободы… Человек почти не имел шансов переместиться социально – из одного класса в дру- гой – и едва мог перемещаться даже географически, из города в город или из страны в страну. За немногими исключениями, он должен был оставаться там, где родился. Часто он даже не имел права одеваться, как ему нравилось, или есть, что ему хотелось. Ремесленник был обязан продавать за определенную цену, а крестьянин – в определенном месте, на городском рынке»^[15].

Средневековое общество характеризуется не только отсутствием личной свободы, но и общей отсталостью, общим невежеством. Жить средневековому человеку приходилось в неимоверно трудных условиях. Нельзя не привести в этой связи слова выдающегося французского историка, одного из основателей школы «Анналов» Л. Февра. «Жизнь в те времена, – пишет он, – постоянное сражение. Человека с человеком. Со стихиями. С враждебной и почти дикой еще природой. И у того, кто вышел победителем из этого сражения, кто достиг зрелости, не подвергшись слишком большим злоключениям и напастям, – у того твердая кожура, у того толстая кожа, дубленая шкура – в прямом и переносном смысле»^[16].

После возникновения буржуазного общества неизмеримо расширяется пространство свободы человека. Принцип лессеферизма позволяет ему получить экономическую свободу. Теперь он ни от кого не зависит. Он может заниматься бизнесом, и если ему повезет, то разбогатеть и занять высокое место в социально-экономи-ческой иерархии общества.

При капитализме человек из подданного превращается в гражданина. Он становится полноправным членом общества и может свободно принимать те или иные политические решения. Буржуазия разрушила феодальные общественные отношения, провозгласила лозунг свободного предпринимательства и формального равенства всех перед законом, упразднила сословные привилегии и сословные титулы. Классическая французская буржуазная революция 1789–1794 гг. приняла «Декларацию прав человека и гражданина», в которой было провозглашено: «1. Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные отличия могут основываться лишь на соображениях общей пользы. 2. Цель каждого политического союза составляет обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковы свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению. 3. Источник суверенитета зиждется по существу в нации. Никакая корпорация, ни один индивид не могут располагать властью, которая не исходит явно из этого источника. 4. Свобода состоит в возможности делать все, что не приносит вреда другим…»^[17]

В буржуазном обществе человек формально свободен. Он может работать или не работать, заниматься бизнесом, вкладывать свой капитал в различные сферы экономики, путешествовать и т. п. Но он может и ничего не делать, ведя, например, паразитический образ жизни. Получается, что человек абсолютно свободен и может руководствоваться принципом: «Что хочу, то и ворочу». Однако суровая экономическая необходимость заставляет его, если можно так выразиться, крутиться и вертеться, так как ему надо выжить в условиях жесточайшей конкуренции. Если у него ничего нет, кроме рабочей силы, то он вынужден продавать ее либо частному лицу, либо государству. Поэтому свободу нельзя понимать как свободу от добывания средств существования, от принятых в обществе законов, от существующих принципов, от сложившихся традиций и т. д. Свобода человека в условиях капитализма выражается прежде всего в том, что в отличие от предыдущих эпох человек полностью распоряжается собой, он – юридически свободная личность и является собственником своего «я».

Но парадокс буржуазной свободы состоит в том, что все свободны, и вместе с тем никто не свободен: не свободен трудящийся, так как боится потерять работу и не уверен в завтрашнем дне. Не свободен и капиталист, ибо боится обанкротиться, не выдержать конкуренции и т. д. Одним словом, дамоклов меч висит над всеми. И все же повторим, что человек эпохи буржуазии пользуется бóльшими свободами, чем во все предыдущие времена. Но еще больше свободы он получит в посткапиталистическом обществе, в котором свободное развитие каждого будет условием свободного развития всех.

Свобода непосредственно связана со знаниями. Чем больше знает человек о законах объективного мира, об окружающей природной и социальной действительности, тем большей свободой он обладает, ибо может принимать такие решения, которые в рамках конкретных условий для него будут наиболее оптимальными. Поэтому нельзя не согласиться с Энгельсом в том, что свобода воли «есть не что иное, как способность принимать решения со знанием дела»[18].

Свобода детерминируется социальными и природными условиями жизни человека, и поэтому, на мой взгляд, неверно утверждение Ж. П. Сартра о том, что человеческая свобода ничем не детерминирована. «Детерминизм, – пишет он, – умиротворяющ: человек, для которого знание сводится к знанию причин, способен и действовать посредством причин, и потому, между прочим, все усилия моралистов и по сей день направлены на то, чтобы доказать нам, будто мы – всего лишь рабочие детали, поддающиеся манипуляциям с помощью подручных средств»^[19]. Но человек не может вырваться за пределы тех условий, в которых ему приходится жить и работать. Первобытный человек, например, был так придавлен социальными и природными обстоятельствами, что, как уже отмечалось, фактически не имел никакой свободы. Другой вопрос – степень свободы. Она зависит от общего уровня развития общества, от его цивилизованности, от интеллекта человека, от уровня знаний, от богатства, социального или политического положения индивида и т. д. Но можно согласиться с Сартром в том, что у человека всегда есть свобода выбора. В концлагере, например, можно выбрать свободу погибнуть за Родину или не выдать своих товарищей, либо, наоборот, выбрать свободу предать всех и тем самым спасти свою шкуру.

Нельзя не обратить внимания еще на один аспект свободы. Речь идет о потребности в свободе. В какой мере она проявляется в тех или иных жизненных ситуациях? Вот что по этому поводу говорит И. В. Гете: «Свобода – странная вещь. Каждый может легко обрести ее, если только он умеет ограничиваться и находить самого себя. И на что нам избыток свободы, который мы не в состоянии использовать? Посмотрите эту комнату и соседнее с ней помещение, в котором вы через открытую дверь видите мою кровать. Комнаты эти невелики, кроме того, они загромождены разнообразными мелочами, книгами, рукописями и предметами искусства. Но для меня этого достаточно; я прожил в них всю зиму и почти никогда не заходил в передние комнаты. Какую пользу я имел от моего просторного дома и от свободы ходить из одной комнаты в другую, когда у меня не было потребности использовать эту свободу?

Если кто-либо имеет достаточно свободы, чтобы вести здоровый образ жизни и заниматься своим ремеслом, то этого достаточно, а столько свободы имеет каждый. И потом все мы свободны только на известных условиях, которые мы должны выполнять»^[20].

Люди очень дифференцированы, и они нуждаются в свободе разной степени. Человеку, работающему в науке, литературе, философии, живописи и т. д., нужна одна свобода, а ремесленнику, пастуху, земледельцу и т. д. – другая. Бывают ситуации, когда есть свобода, но нет интересных творческих произведений. Многие наши творческие работники в советскую эпоху жаловались на отсутствие свободы, на невозможность свободного творчества. Советской эпохи давно нет, но нет также не только великих, а даже просто талантливых произведений, хотя сейчас никто никому не запрещает творить свободно, писать о чем угодно и печататься где угодно. Пушкин не был свободен, но создавал великие произведения, без которых мировая культура немыслима. Следовательно, нужна не только свобода, нужен еще талант, способный творить и создавать эпохальные труды.

Конкретная реализация свободы проявляется в повседневной жизни людей, прежде всего в экономической, политический и духовной сферах.

В экономической сфере свобода проявляется в том, что человек как существо производящее должен иметь определенную свободу трудовой деятельности. Он, во-первых, должен иметь возможность проявить свои интеллектуальные и физические способности по созданию материальных и духовных ценностей. Иначе говоря, он должен иметь право трудиться, ибо именно в труде человек становится действительным творцом истории. Во-вторых, только свободный труд, то есть труд на себя и на общество, труд без эксплуатации и без принуждения приносит настоящее удовольствие человеку. Если даже человек получает достаточно финансов для удовлетворения своих потребностей, но зависит экономически от частных или государственных структур, то его трудно назвать свободным. В-третьих, экономическая свобода позволяет человеку воспроизводить свои физические силы, чувствовать уверенность в завтрашнем дне, использовать свободное время для физического и духовного совершенствования.

Но до настоящего времени человек был лишен такой возможности. Возьмем эпоху крепостного права. Человек был зависим от своего хозяина, как правило, бóльшую часть времени работал, обслуживал его, а если еще оставалось время, то он полностью посвящал его своему личному хозяйству. Тяжелую жизнь крепостного крестьянина блестяще описал А. Н. Радищев в своей знаменитой книге «Путешествие из Петербурга в Москву».

При капитализме, как уже отмечалось, человек формально свободен, но от этого ему не становится легче жить, особенно в современном глобализированном мире. Во-первых, в результате глобализации слаборазвитые страны фактически утратили свои национальные экономики, что привело к полной экономической зависимости. Во-вторых, резко обострились социальные контрасты. «Всего лишь 358 миллиардеров владеют таким же богатством, как и 2,5 миллиарда человек, вместе взятые, почти половина населения земли»^[21]. Причем происходит не только относительное, но и абсолютное обнищание людей. Как пишут Г.-П. Мартин и Х. Шуманн, «в 1995 году четыре пятых всех американских рабочих и служащих мужского пола зарабатывали в реальном исчислении на 11 процентов в час меньше, чем в 1973 году. Другими словами, вот уже более двух десятилетий уровень жизни огромного большинства американцев падает»^[22].

В сфере политики свобода предполагает свободу слова, свободу избирать и быть избранным, свободу создавать политические партии и т. д. Политические свободы проявляются в зависимости от экономических свобод, социального положения индивида и вообще от конкретно-исторических условий. Основная характеристика политической свободы, на мой взгляд, состоит не просто в свободе слова или свободе выбора того или иного кандидата на государственную должность, а в том, чтобы человек оказывал реальное воздействие на политическую жизнь общества, что практически нереально в современном мире.

Что касается духовной сферы, то здесь свобода связана, во-первых, с овладением духовными ценностями и, во-вторых, с возможностью самому их создавать. Знание литературы, искусства, науки и т. д. помогает человеку чувствовать себя раскованным и полноценным гражданином. Человеку необходима свобода для производства духовных ценностей. Это значит:

1. Быть экономически в состоянии посвятить себя интеллектуальной деятельности. Без экономической независимости трудно рассчитывать на творческую независимость. Как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку. Нельзя не вспомнить в этой связи Лукиана из Самосаты, этого, по выражению Энгельса, «Вольтера классической древности»: «Единственное дело историка – рассказывать все так, как оно было. А этого он не может сделать, если боится Артаксеркса, будучи его врагом, или надеется получить в награду за похвалы, содержащиеся в его книге, пурпуровый кафтан, золотой панцирь, нисейскую лошадь»^[23]. Ни одно государство не финансирует тех представителей творческой интеллигенции, которые выступают против него. В буржуазном обществе, например, человек свободен писать что угодно и о чем угодно, но если он затрагивает интересы господствующего класса, то ему долго приходится искать (если вообще найдет) издателя.

2. Писать по велению души и сердца, писать правдиво и отражать в своем творчестве объективные процессы.

3. Не быть контролируемым со стороны цензуры или других государственных учреждений. Главный цензор человека – его совесть, его нравственные принципы и нормы. Добродетельный человек никогда не станет писать сочинения, в которых проповедуются насилие, алчность, антигуманизм и другие пороки человечества. Он никогда не будет писать пасквили даже на своих врагов. Духовная свобода – это подлинное наслаждение для человека, стремящегося проявить себя не в накопительстве, а в интеллектуальном творчестве. Духовная свобода – это вместе с тем свобода самовыражения, свобода внутреннего ощущения. И здесь я не могу не процитировать нашего гениального поэта А. С. Пушкина:

Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспаривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Все это, видите ль, слова, слова, слова.

Иные, лучшие, мне дороги права;

Иная, лучшая, потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа –

Не все ли нам равно? Бог с ними.

Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

– Вот счастье! Вот права…^[24]

Люди так или иначе осознают свою свободу, но при этом забывают о том, что нет свободы без ответственности, хотя и нет ответственности без свободы. Нельзя понимать свободу как свободу от ответственности за свои поступки. Человек, не осознающий своей ответственности, не заслуживает свободы. Как уже выше отмечалось, у человека всегда есть возможность выбора принять то или иное решение. Предатели, убийцы, воры, подлые люди должны нести ответственность за свои поступки. И никакие ссылки на сложившиеся объективные обстоятельства не должны приниматься во внимание. В противном случае в жизни все можно оправдать такого рода объективными обстоятельствами.

Можно выделить три вида ответственности: моральную, юридическую и политическую. Моральная ответственность не влечет за собой никакого наказания. Человек сам чувствует свою ответственность перед семьей, обществом и государством, и степень ответственности зависит от его добросовестности, порядочности и человечности. Юридическая ответственность предполагает наказание за нарушение правовых норм и принципов. Что касается политической ответственности, то она во многом определяется уровнем цивилизованности общества. Прежде всего народ должен нести политическую ответственность за свои действия или бездействие в политической жизни страны. Если народ считает, что правительство постоянно его обманывает, но ничего не делает для его замены, то такой народ не заслуживает другого правительства.

Самой большой политической свободой обладают государственные деятели. Монарх, например, по существу, имеет неограниченную власть. И монарх-самодур, не чувствующий никакой ответственности, может принести огромный ущерб своему народу. В современных условиях очень велика ответственность лидеров государства. Это связано в первую очередь с наличием ядерной энергии, способной уничтожить всю мировую цивилизацию. Если во главе ядерной державы окажется безответственный человек, то от него пострадает не только народ этого государства, но и весь мир. Поэтому очень важно, чтобы к власти приходили чрезвычайно ответственные люди, психически уравновешенные и обладающие хорошим здоровьем, способные принимать ответственные решения.

Подведем некоторые итоги. Homo sapiens – существо загадочное. И не случайно одни исследователи его называли добрым, другие – злым, одни – гуманным, другие – негуманным, одни – бунтующим, другие – покорным. А великий русский историк В. О. Ключевский писал: «Человек – это величайшая скотина в мире»^[25].

На самом деле человек как таковой ни добр, ни зол и, конечно, не скотина. Человек не живет в безвоздушном пространстве, он продукт социальной среды, и поэтому сущность его надо искать не в природе, а в обществе, и эта сущность, как писал Маркс, есть «совокупность всех общественных отношений»^[26].

Но вместе с тем нельзя не отметить, что человеку присуще жить иллюзиями, верить в чудеса, в сверхъестественные силы и т. д. Он стремится к свободе, он хочет, чтобы никто ему не мешал жить и действовать в обществе. Но он живет в мире иллюзий, ибо не понимает, что жить в обществе и быть свободным от него нельзя, что себя он может проявить только в обществе, только при соблюдении общественных норм и принципов.

^[1] Гоббс Т. Избр. произв.: в 2 т. – М., 1963. – T. 2. – С. 155.

^[2] Вольтер. Философские сочинения. – М., 1988. – С. 258.

^[3] Гольбах П. А. Избр. произв.: в 2 т. – М., 1963. – Т. 2. – С. 337.

^[4] Гольбах П. А. Указ. соч. – Т. 1. – С. 173.

^[5] Там же. – Т. 2. – С. 339.

^[6] Там же. – С. 341.

^[7] Там же. – С. 343.

^[8] Гольбах П. А. Указ. соч. – Т. 2. – С. 346.

^[9] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – Т. 42. – С. 525.

^[10] Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук: в 3 т. – Т. 1. Наука логики. – М., 1974. – С. 337.

^[11] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – Т. 21. – С. 99.

^[12] Аристотель. Никомахова этика 8: XIII.

^[13] Цит. по: Историки античности. – Т. 1. Древняя Греция. – М., 1988. – С. 304.

^[14] Гегель Г. В. Ф. Философия права. – М., 1990. – С. 392 .

^[15] Фромм Э. Бегство от свободы. – 2-е изд. – М.: Академический проект, 1995. – С. 44.

^[16] Февр Л. Бои за историю. – М., 1991. – С. 296.

^[17] Документы истории Великой французской революции: в 2 т. – М., 1990. – Т. 1. – С. 112.

[18] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – Т. 20. – С. 116.

^[19] Сартр Ж. П. Бодлер / Ш. Бодлер // Цветы зла. Стихотворения в прозе. Дневники. – M., 1993. – С. 337.

^[20] Гёте И. В. Избр. филос. произв. – М., 1964. – С. 458.

^[21] Мартин Г.-П., Шуманн X. Западня глобализации. Атака на процветание и демо-кратию. – М., 2001. – С. 46.

^[22] Там же. – С. 161.

^[23] Лукиан. Как следует писать историю 39.

^[24] Пушкин А. С. Соч.: в 3 т. – Т. 1. Стихотворения. Сказки. Руслан и Людмила. Поэма. – М., 1985. – С. 584.

^[25] Ключевский B. O. Соч.: в 9 т. – Т. IX. Материалы разных лет. – М., 1990. – С. 363.

^[26] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – T. 3. – С. 3.

Что такое свобода для человека?

Вы знаете, у каждого человека есть такая тема, которая дается особенно нелегко. И чем больше копаешь, тем сложнее, как будто лопата вязнет во влажном грунте. Ты на нее давишь, она упирается в камни, и не идет и всё! Бывает у вас такое?

У меня такое получилось с темой Свободы.

А что такое свобода для человека? Что такое свобода для вас? Как стать свободным? Как себя чувствует свободный человек? Каким я буду, когда стану свободным?

Эти и многие вопросы я начал задавать очень давно и не мог найти на них ответы. Зачем я себе их задавал? Делать нечего, что ли?

Дело в том, что чувствовать себя свободно на определенном этапе развития человека, становится необходимо. Кто не хочет почувствовать себя свободным?

Кстати, придумайте слова-антонимы для слова «свободный». А?

• Угнетенный, заключённый, подавленный…
• Забитый…
• Связаный, скованный. Даже можно сказать: «Ты Замкнутый»

Прикольно? Теперь сильнее хочется поискать ответы? Никому же не хочется быть скованным, замкнутым, угнетенным, подавленным. Закрытым… Рабом…

Ставь цели и достигай их!

Бесплатный мастер-класс «ДЕЙСТВУЙ! УДВОЙСЯ! Х2». Только сегодня книга «Ставь цели» в подарок!

Обратимся к толковым словарям, чтобы раскрыть смысл слова «свобода».

Свобода — состояние субъекта, в котором он является определяющей причиной своих действий, то есть они не обусловлены непосредственно иными факторами, в том числе природными, социальными, межличностно-коммуникативными и индивидуально-родовыми.
Википедия

Толковый словарь Ожегова С.И. определяет ее, как философское понятие:

Свобода — возможность проявления субъектом своей воли на основе осознания законов развития природы и общества.

Эрих Фромм утверждал, что свобода есть цель человеческого развития. В библейском понимании, свобода и независимость — суть цели человеческого развития; назначение человеческих деяний есть постоянный процесс самоосвобождения от пут, привязывающих человека к прошлому, к природе, клану и идолам.

Постоянный процесс, вот что главное!

Против таких авторитетов и не попрешь особо. Оказывается, свобода — это одна из высших степеней эволюции! Это очень важный момент — признать, что весь мир свободен — все имеет право быть таким, какое оно есть.

До тех пор, пока вы не дадите всему миру свободу соглашаться или не соглашаться с вами, пока вы не дадите каждому человеку свободу любить или не любить вас, одобрять или не одобрять вас, смотреть на вещи так же как вы или по-другому — до тех пор, пока вы не дадите миру причитающуюся ему свободу, вы и сами никогда не освободитесь.
Адьяшанти

А теперь подберем синонимы к слову «свободный»

• Независимый
• Легкий
• Самостоятельный
• Освобожденный
• Хозяин своей жизни
• Веселый
• Живущий в «потоке»
• Делающий то, что нравится

И тут меня осенило. Свобода — это та самая самореализация!!!

Свобода не во множестве направлений. Она в возможности заниматься тем немногим, что хочет твой Дух.
Владимир Серкин, доктор наук, автор книг

Но тут важно отличать свои цели от чужих. Наверняка, Вам знакомы «зайчики с барабанчиками», которые верещат с утра до вечера: «Достигай! Ставь цели! Никогда не сдавайся! Ты должен!»

Стоп. Я никому ничего не должен. Я даже выйти из игры могу в любой момент, если приму такое решение. Потому что создан свободным! И каждый день я делаю свой выбор. Самый наилучший на данный момент. И если что-то не получается, то таков мой Путь. И мой Опыт.

И чем больше я узнаю себя, развиваюсь и делаю то, к чему стремится моя душа, тем больше я свободен.

Только душа знает, что приносит вам истинную радость, счастье и любовь. Главное, научиться ее слышать.

Однажды почувствовав свободу, ты от нее уже не откажешься.
Анна Тодд. После

Не пропускай самые интересные публикации для личностного роста. Подписывайся на нас в той социальной сети, которую любишь больше всего: Instagram, Facebook, Telegram.

Вы себя свободным ощущаете? – Власть – Коммерсантъ

«Власть» решила спросить читателей об их жизненных ценностях. Начать мы решили со свободы.

Олег Табаков, народный артист СССР, лауреат государственных премий СССР и РФ, премии президента РФ, художественный руководитель МХТ имени А. П. Чехова:

Для меня быть свободным человеком — это быть самодостаточным, то есть без папы-министра или мамы-генерального директора чего-то достичь. Это приходит не сразу, приходит после того, как понимаешь, что ты реализуешься как человек. А связывать чувство свободы с интернетом, с режимом или с чем-то еще — я никогда не связывал. Интернет манной небесной никогда не считал, поэтому какие-то блокировки сайтов катастрофой для меня никогда не являлись. Более того, некоторые проявления интернета считаю отвратительными: публикуемые там гадости могут размещать только люди без образования и культуры. А это не свободные люди, и мне они не интересны.

Никита Белых, губернатор Кировской области:

Фото: Роман Яровицын, Коммерсантъ

Свобода, как и многие другие критерии человеческой жизни, это категория, которая находится внутри человека, а не вовне его. Можно находиться в чистом поле, далеко от власти и только с куском хлеба и мясом на вертеле, но при этом чувствовать себя абсолютно несвободным человеком. А можно жить в тоталитарной системе и ощущать свою внутреннюю свободу. Никакой конкретной страны в этом примере я не привожу. Лично я периодически ощущаю себя и свободным, и несвободным человеком. Но это ощущение у меня связано лишь с моим внутренним состоянием, а не внешними фактами. Свобода — это вопрос собственных ощущений. Да, в нашей жизни бывают мелкие проблемы, раздражители, от которых я испытываю дискомфорт, но никогда не испытываю несвободу.

Александр Малис, президент компании «Евросеть»:

Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ

В принципе я ощущаю себя свободным человеком. Я сам себе ставлю рамки, и они гораздо уже тех, которые ставит передо мною общество. Поэтому мое личное пространство довольно большое. При каких критериях я могу почувствовать себя уже менее свободным человеком? Наверное, до тех пор пока я могу свободно передвигаться, я могу считать себя свободным человеком.

Иосиф Райхельгауз, режиссер, создатель и художественный руководитель московского театра «Школа современной пьесы»:

Фото: Наталья Логинова, Коммерсантъ

Иногда ощущаю, а иногда — нет. В молодости чувствовал себя свободным гораздо чаще, чем сейчас. Чем больше узнаешь, чем больше ответственности появляется в твоей жизни, тем менее ты свободен. Если сформулировать коротко, то свобода для меня — это понимание, что я автор своей жизни. Когда этому не мешают другие и когда я оказываюсь сильнее всех обстоятельств, тогда я наиболее свободен. И наоборот. Каждый человек — режиссер собственной жизни, поэтому не нужно ссылаться ни на власть, ни на время, ни на окружение, ни на прочие внешние вещи. Свобода всегда начинается изнутри. И только от тебя зависит, будешь ты свободным или нет.

Павел Каплевич, художник, сценограф, продюсер:

Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ

Свобода — это категория, которую каждый выбирает по своему плечу. Это очень внутренняя история, и для каждого она своя. Для меня свобода — скорее самообман, потому что я прекрасно понимаю, что на самом деле ее нет. Просто мне нравится жить, думая, что она есть. Я, например, ушел изо всех мест, где когда-то работал, и сейчас, когда меня приглашают на разные посты, я отказываюсь, чтобы остаться свободным. Но при этом я понимаю, что глобально несвободен. Я не свободен от своего сына, от обязательств перед людьми, с которыми я работаю, и которые помогают мне быть свободным, в конце концов, мы все несвободны от смерти. Я всегда должен думать о куске хлеба, и это тоже несвобода. Сейчас по телевизору все говорят, что скоро наступит конец света, и многие несвободны от этого. Для меня высшее проявление свободы — проснуться утром, посмотреть в окно и осознать, что никуда не надо спешить, можно выйти из дома на час раньше или на час позже и жить той жизнью, которой ты хочешь.

Дмитрий Быков, писатель:

Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ

В каком-то отношении да, в каком-то нет. Свободным я себя ощущаю, когда пишу, но, к сожалению, все время писать невозможно. Главное в личной свободе для меня чувство безопасности. А его не было ни в Советской России, ни в постсоветской. И хотя я встречаюсь с кем хочу, пишу что хочу, ощущение опасности меня преследует постоянно. Здесь это входит в состав атмосферы, как смог в свое время входил в состав английской атмосферы. В отношении концепции свободы мне близок по философским взглядам поляк, а впоследствии англичанин Лешек Колаковский. Он учил своих последователей, что ни одно этическое учение не снимает с человека ответственности. Что все приходится продумывать заново в момент морального выбора. Мы свободны от всякого рода этических доминирований, это все наша личная проблема. Колаковский был человек жестокого, предельного понимания свободы и был другом Окуджавы. И мне его понимание свободы очень импонирует. Абсолютная свобода достижима, я думаю, как абсолютная свобода выбора. Россия же страна очень интересная, но ни свободной, ни безопасной она не будет еще очень долго. Но в этом есть и свои плюсы.

Анатолий Лейрих, президент совета директоров компании «Химэкс», член генерального совета «Деловой России»:

Фото: Василий Дерюгин, Коммерсантъ

Да. И хотя свобод на свете очень много и, наверное, все они нужны, но для нашей страны наиболее важны две свободы: свобода предпринимательства и свобода перемещения. То есть для меня самое важное иметь возможность заниматься любимым делом, и чтобы никто за это не убивал, и свобода уехать, например, из страны. Все остальные свободы, на мой взгляд, второстепенны. Даже свобода прессы. Возможно, от недостатка внутренней свободы страдают те, кто зависит от власти: чиновники, предприниматели, зависимые от бюджетных денег. У меня такого нет, я с бюджетом не работаю. Но быть абсолютно свободным тоже невозможно. Как говорил Ленин: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». А ведь он далеко не дурак был. Когда я был маленьким и спросил своего отца, что такое коммунизм, он сказал, что когда возьмешь мешок мороженого и испачкаешься, то сможешь свободно взять и мешок мороженого, и новую одежду. Он привел мне это как пример абсурдного понимания абсолютной свободы, как наплевательского отношения к труду других. Коммунизм это тоже мечта о свободе.

Дмитрий Гутов, художник:

Фото: Валерий Левитин, Коммерсантъ

Да, я себя чувствую абсолютно свободным. Для меня свобода — это когда ни перед кем не нужно отчитываться. У Пушкина есть стихотворение «Из Пиндемонти». Оно начинается со слов «Не дорого ценю я громкие права, от коих не одна кружится голова». Это абсолютно моя позиция. Можно его процитировать от начала и до конца, это и будет выражением моих мыслей о свободе. Свобода политическая и свобода творческая — две совершенно разные вещи. «И мало горя мне, свободно ли печать морочит олухов, иль чуткая цензура в журнальных замыслах стесняет балагура. Все это, видите ль, слова, слова, слова». Свое ощущение свободы я выработал до семи лет, и с тех пор у меня не было оснований его пересматривать.

Ольга Свиблова, директор Мультимедиа Арт Музея:

Фото: Валерий Левитин, Коммерсантъ

Я ощущала, ощущаю и буду ощущать себя свободным человеком. Если что-то встанет на пути моей свободы, то я буду искать выход. Я была свободной, родившись в год смерти Сталина, была свободной, когда росла во времена хрущевской оттепели, когда переживала брежневский застой, была свободна в период горбачевской перестройки. Если я почувствую, что кто-то отнимает у меня мою свободу, то начну искать для себя нишу, где я могу вновь ощущать себя свободной. Я, например, отличный садовод, отличный дворник, я хорошо убираюсь и могу быть уборщицей. У меня есть та свобода, которая естественным образом дана мне. У человека ее нельзя отнять. За все то время, пока я директор музея, мы ни разу не подвергались цензуре. Не было такого: «Это выставляйте, а это нет». Так что лично я всегда чувствую себя свободной.

Анатолий Смелянский, ректор Школы-студии МХАТ:

Фото: Дмитрий Духанин, Коммерсантъ

Пожалуй, я ощущаю себя свободным. Я не пишу на политические темы, и наше государство не обращает на меня внимания, поэтому я ощущаю себя свободным и счастливым человеком, таким системным либералом. Свобода для меня — это возможность делать то, что я хочу, и то, что, по моему мнению, важно для меня, моей страны, государства. Правда, из этого мало что получается. КПД выходит 15-20%, а остальное уходит на ерунду, на то, что кажется важным чиновникам. Часто из-за всяких препон приходится начинать какие-то вещи заново, и с этим довольно трудно смириться. Свобода нужна в пределах осознанной необходимости. В нашем деле без внутренней свободы, я считаю, никак. Без свободы я себе жизнь не представляю. При советской власти ее не было, может, только в какой-то степени внутренняя, но внешней не было. Сейчас есть и внешняя, и внутренняя свобода. А то, что мы в итоге получили,— это плоды наших усилий. На то, как я определяю для себя это понятие, повлиял прежде всего Чехов с его пониманием того, что такое русская свобода. Этот писатель дал мне более глубокое понимание свободы для русского верующего человека, чем Толстой и Достоевский. Было бы самонадеянно считать себя полностью свободным. Но я вижу обстоятельства, то, что предо мною стоит, и сказать, что я ощущаю свободу — это ничего не сказать. Скажу так: я чувствую и испытываю свою свободу ежедневно. Мне кажется, что на творческую свободу напрямую никто сейчас не покушается, но существует очень много вещей организационного характера, которые разрушают свободу, не дают человеку ее обрести. Есть множество внешних обстоятельств, которые делают ее узенькой и небольшой, менее существенной.

Екатерина Горохова, вице-президент и генеральный директор Kelly Services CIS:

Я чувствую себя свободной. Для меня это в первую очередь означает возможность думать, говорить, принимать решения, которые мне по душе. Чувство свободы возникает, когда нет причин для беспокойства. Ты понимаешь, что живешь и действуешь согласно своим ценностям, принципам и законам. Если ты знаешь, что платишь все налоги, можно спать спокойно. Каждый день на нас оказывают давление и пытаются ограничивать нашу свободу. Это всегда вопрос выбора — насколько мы можем поступиться своими принципами или бороться за свои интересы.

Алексей Слюсарь, генеральный директор «АльфаСтрахование-Жизнь»:

Фото: Александр Щербак, Коммерсантъ

Я ощущаю себя свободным. Пусть не каждую секунду, но это постоянное состояние. Единственный фактор, который периодически мешает этому,— жесткий график. Однако минимальное количество свободного времени является отличным стимулом к его рациональному использованию. Бенджамину Франклину принадлежит афоризм: «Если хочешь иметь досуг, не теряй времени даром». Не хочу показаться теоретиком тайм-менеджмента, но многие его методики действительно позволяют ощущать не только эффективность расходуемого времени, но и сохранять в большом потоке событий свободу, управлять собственной жизнью. Свобода для меня — это не столько право поступать, как хочется в конкретный момент, а возможность в целом мыслить и действовать без навязывания извне.

Урок 10. свобода и ответственность — Обществознание — 10 класс

Обществознание, 10 класс

Урок 10. Свобода и ответственность

Перечень вопросов, рассматриваемых на уроке:

1. Свобода и ответственность в деятельности человека
2. Свобода и необходимость в человеческой деятельности.
3. Свобода как осознанная необходимость.

Глоссарий по теме

Свобода — это возможность выбора видов деятельности в соответствии со своими желаниями, интересами и целями, формируемыми в рамках существующих общечеловеческих ценностей гражданского общества.

Ответственность – необходимость, обязанность отвечать за свои действия и поступки.

Необходимость — то, что обязательно должно произойти в данных условиях; внутренние устойчивые связи предметов и явлений, определяющие их закономерное изменение и развитие.

Ключевые слова

Свобода, ответственность, абсолютная свобода.

Основная и дополнительная литература по теме урока:

Учебник «Обществознание» для 10 класса авторов: Л.Н. Боголюбова, Ю.И. Аверьянова, А.В. Белявского. Москва. Издательство «Просвещение», 2014.

О.А. Чернышёва, Р.В. Пазин. Обществознание. ЕГЭ. Работа с текстом. Решение познавательных задач. Легион. Ростов-на-Дону, 2017. С. 5- 35.

П.А. Баранов. Большой сборник тематических заданий. АСТ, 2017. С. 63 – 70.

Теоретический материал для самостоятельного изучения

Можно ли быть свободным от общества, живя в нём?

Одна из самых важных ценностей современного мира — свобода личности. Понятие свободы в современном понимании появилось в эпоху Ренессанса. Тогда человека провозгласили мерой всех вещей, а свободу личности неотъемлемым правом.

Эпоха Реформации сузила понятие свободы до права выбора дороги к Богу.

В XIX веке материалистическое понимание мира привело к восприятию свободы как права на свободную экономическую деятельность, передвижения и выбора образа жизни. Век Прогресса привел к сомнению в необходимости в духовной свободе. Английского философ Гоббс говорил, что люди ищут обеспеченности, а не свободы. Его слова стали основой программы наступающей материалистической цивилизации. Так что же такое свобода и есть ли в ней необходимость?

Осмысливая свободу, философы отводят ей центральное место в своих исканиях, но подходят к этой категории по-разному.

Люди, стремясь к свободе, понимают, что абсолютной свободы не может быть. Например, желание человека включить громкую музыку ночью нарушает право и свободу других людей получить полноценный сон и отдых. Или курящий рядом человек лишает другого возможности дышать свежим воздухом.

Французский философ Жан Буридан рассказал об осле, которого поставили между двумя равноудаленными друг от друга стогами сена. Обладая абсолютной свободой, не решив какую съесть, осел умер от голода.

Это говорит о том, что абсолютно свободным человек быть не может. Главный ограничитель свободы — свобода других людей.

Немецкий философ Г. Гегель сказал, что свобода есть осознанная необходимость . Этими словами философ хотел сказать, что все в мире подчинено необходимости. Если человек осознает ее, то он становится свободным в принятии решения. В этом выражается свобода воли личности.

Какова же природа необходимости?

Часть философов говорят о Божьем промысле.

Так религиозный реформатор Мартин Лютер говорил об абсолютном предопределении, что люди ничего не совершают по своей воле. А только по предопределению божьему. В данном понимании свобода полностью отсутствует. Существует другой, отличный от этого, религиозный взгляд на предопределение, что Вселенная задумана богом так, что самое ценное в ней – это свобода выбора между злом и добром.

Ряд философов считают, что необходимость – это объективные законы природы и общества, независящие от сознания человека.

Например, в сейсмоопасных зонах люди подвергаются опасности, чтобы уменьшить риск они должны строить сейсмоустойчивые здания. Об этом писал Ф. Энгельс, немецкий философ, что свобода не в независимости от законов природы, а в том, как их заставить работать в целях человека.

Сегодня человек находится в постоянном стрессе. Существуют разные средства, с помощью которых человек может расслабиться, в том числе алкоголь и наркотики.

Человек делает выбор, зная об опасности расплаты самым дорогим – собственным здоровьем.

Подлинно свободный человек не станет рабом сиюминутных настроений и изберёт здоровый образ жизни. Отклонение поведения человека от принятых социальных норм вызывает реакцию общества. А негативное отклонение влечёт за собой санкции, т.е. наказание. Такое наказание называют ответственностью человека за свои поступки и их последствия. Это вид внешнего воздействия на человека.

Но есть вид ответственности — внутренний регулятор наших действий – т.е. чувство ответственности и долга. Тогда человек поступает сознательно в соответствии с установленными нормами.

Бывает так, что чувство ответственности притупляется. Человек в толпе может повести себя совсем иначе. Это связано с влиянием массовости, чувства безнаказанности и потерей индивидуальности. Формируя свое чувство ответственности, мы защищаем себя от превращения в существо без самосознания.

Итак, рассмотрим внутренние ограничители свободы, которые человек устанавливает сам.

Христианский богослов Климент Александрийский (Тит Флавий), живший во II—III вв. правильно заметил, что ничто, ни похвала, ни порицание, ни просьбы не заставит человека сопротивляться, если его душа сама к этому не стремится и не сопротивляется.

Подлинная свобода в выборе поступка, принципов, действий, которые превращаются в убеждения. Такой человек даже при экстремальных общественных условиях, тоталитарном режиме не изменит своим принципам, веря в их торжество. Свобода означает состояние человека способного действовать на основе выбора.

Какое же общество может обеспечить такой выбор?

Свободное общество. Можно ли считать свободным общество, в котором государство не вмешивается в частную жизнь? В этом ли подлинная свобода? Не только. Дополнением к сказанному является ответственность, справедливость, т. е. ценности, которые должно обеспечить общество. Государство в таком обществе должно выполнять регулирующую роль, обеспечивая благосостояние и свободное развитие граждан.

Разбор типового тренировочного задания

1. Выберите верные суждения о свободе личности:

1). Одним из проявлений свободы личности является осознанный выбор в соответствии с принятыми нормами.

2) Политика государства не влияет на свободу выбора человека в обществе.

3). Свобода личности — неотъемлемое право на проявление его внутренней духовной жизни.

4) Понятие «свобода» не является философской категорией.

Правильный вариант/варианты: 1,3.

1. Восстановите смысловое значение предложения.

При осуществлении своих прав и ______ (А) каждый человек должен подвергаться только таким ____________ (Б), которые имеют своей целью обеспечить признание и уважение ____ (В) других.

Варианты ответов: взглядов, действий, свобод;

Испытаниям, ограничениям, возможностям;

Прав, труда, взгляда.

Правильный вариант:

Свобод; ограничениям; прав.

Свобода человека | Философио.Ру

Свобода человека — это возможность и способность действовать в направлении реализации собственных интересов. Человек, как уже отмечалось выше, может не только приспосабливаться к окружающей его действительности, но и изменять саму эту действительность, приспосабливать её «под себя». При этом свобода человеческой воли неизбежно наталкивается на природную и социальную необходимость. Существует три модели разрешения этой коллизии свободы и необходимости:

1. Человек пытается безоглядно и безусловно навязать свою волю окружающему миру, во что бы то ни стало претворить в жизнь свои цели. При этом он игнорирует действие объективных природных и социальных законов. Как правило, подобные попытки завершаются крахом. К примеру, человек пытается вырастить в зоне рискованного земледелия, в северных широтах, растения, требующие много тепла и солнечного света. Или насаждает институты либеральной демократии в стране, находящейся на стадии феодализма. Такая модель поведения получила название волюнтаризма.
2. Стремясь реализовать на практике свои идеи, человек сталкивается с суровыми реалиями жизни, которые кажутся непреодолимыми и парализуют его волю. Из этого он делает вывод, что против законов природы идти невозможно и отказывается от первоначальных замыслов. Такая позиция называется фатализмом (от лат. fatum — судьба).
3. В своей деятельности человек исходит из того, что законы природы и общества имеют объективный характер, то есть действуют независимо воли, желания и интересов человека. Поэтому оптимальным решением является познание этих законов и использование их в своих целях. Согласно закону всемирного тяготения, всякое тело, тяжелее воздуха, подброшенное вверх, обязательно упадет на землю. Но человек, не оспаривая этого закона, тем не менее, создал летальные аппараты, способные преодолевать земное притяжение и передвигаться в воздушном пространстве. Свобода в данном случае проявляется в способности человека действовать не вопреки необходимости, а в согласии с ней, в использовании закона в интересах свободы. Ф.Энгельс обобщил такое понимание свободы следующим определением: «Свобода есть познанная необходимость»36.

Свобода человека проходит испытание не только в столкновении с необходимостью, но и в соприкосновении со свободой другого человека. Тот факт, что в одном жизненном пространстве проживает множество людей, каждый из которых имеет собственные представления о том, какой должна быть жизнь, неизбежно приводит к конфликтам. Томас Гоббс, один из авторов теории общественного договора, назвал это состояние изначальной свободы «войной всех против всех». Единственно разумным выходом из ситуации столкновения свободных воль является достижение согласие, в основе которого должно лежать ограничение свободы. Для надзора за соблюдением этого ограничения были учреждены институты государства и права, которые, посредством принуждения, обеспечивают среднюю меру свободы в обществе. Необходимость, на этот раз в общественной форме, становится на пути свободы воли. По этому поводу существует довольно избитая сентенция: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя».

Те знания о человеке, которыми мы располагаем на сегодняшний день, дают основания усомниться в том, что абсолютная свобода воли, понимаемая как способность и возможность человека действовать в соответствии со своими представлениями о жизни, реально существует. Имеется масса объективных факторов, которые извне детерминируют поведение людей, делая его несвободным. Это: климат и другие природные явления; идеологическая пропаганда; влияние родителей; воздействие рекламы; общественные предрассудки и т.д. Наши поступки и мысли в значительной мере находятся под влиянием биологического потенциала, социального окружения, воспитания и образования. Данное обстоятельство порождает не только теоретические коллизии, но и практические сложности. К примеру, солдат на войне, выполняя приказ, убивает людей и уничтожает вещи. Делает это он не по собственной воле и желанию, а подчиняясь приказу свыше. Он несвободен, то есть, по сути, не принадлежит самому себе. Границы вооруженного насилия на войне довольно размыты, и это создает проблему чрезмерного, избыточного применения силы, граничащего с военным преступлением. Насколько нравственно и законно обвинять в подобных преступлениях военных, если они не свободны в своих действиях?
Еще одно обстоятельство, заставляющее усомниться в возможности свободы воли, объясняет теория и практика психоанализа. Исследования психоаналитиков доказывают, что человеческие оценки, суждения и действия в той или иной степени предопределены факторами, которые не сознаются людьми, образуя сферу так называемого «бессознательного». Поэтому, даже тогда, когда человек поступает, как он сам считает, свободно, его поведение все равно детерминировано.
Часто человеку предоставляется свобода в выборе того или иного варианта действий, но правила, которыми он руководствуется в этом свободном выборе, устанавливаются не им, а даны извне. Он не может влиять на содержание этих правил и нести за них ответственность, и поэтому выбранное им действие не является свободным.
Философская позиция, утверждающая, что человеческой свободы не существует, называется детерминизмом. Позиция индетерминизма, напротив, допускает в той или иной степени свободу человеческой воли. В истории философии накопилось множество доводов в пользу как первой, так и второй точки зрения. Наиболее острые дискуссии между последователями детерминизма и индетерминизма ведутся в сфере теологии. Все мировые религии исходят из того, что жизнь человека во всех деталях предопределена Божьим промыслом. Бог, будучи Абсолютом, обладает всезнанием, всемогуществом и всеблагостью и поэтому без его воли ничто не происходит. В противном случае он не был бы Абсолютом. В дополнение к теологическому обоснованию детерминизма существует философское, которое вытекает из утверждения: «У каждого события должна быть причина». Английский философ Дэвид Юм, больше других уделявший внимания проблеме философского обоснования причинности, утверждал, что в актах волеизъявления можно найти такую же последовательность и чередуемость, какая существует в природных событиях. И поэтому можно с достаточной точностью предсказать, каким окажется выбор человека в той или иной ситуации. В пользу детерминизма свидетельствуют факты, зафиксированные в различных отраслях научного знания: в психологии, нейрофизиологии, биохимии сделаны открытия, позволяющие утверждать, что человеческое поведение контролируемо на всех стадиях, начиная от замысла и заканчивая его практической реализацией.
Однако, несмотря на убедительность аргументов, выдвигаемых партией детерминизма, доводы оппонентов не менее впечатляющи и убедительны. Сторонники доктрины свободы воли исходят из того, что человек свободен настолько, насколько он сознает свою свободу. Поэтому человек может быть свободным, даже находясь в заточении и напротив, будет несвободным, живя в самом демократическом обществе. После создания квантовой механики индетерминисты пытаются использовать в своих интересах принцип неопределенности Гейзенберга, согласно которому даже в природе, на уровне элементарных частиц, не существует жесткой причинной заданности событий. Если такое возможно в природе, то тем более это возможно применительно к человеку.
Весомым аргументом в пользу свободы воли является наличие у человека совести. Чувства стыда и раскаяния за совершенный поступок могут быть поняты лишь исходя из того, что люди свободны, то есть, они могли и не совершать того, что совершили. О том, что свобода воли существует, свидетельствует привлечение людей к ответственности за совершенные поступки. Если свободы воли нет, то как можно наказывать человека за совершенное им преступное деяние? Ведь мы не подвергаем судебному преследованию волка, зарезавшего овцу, или оползень, похоронивший под собой горное селение, поскольку не считаем эти объекты свободными и ответственными за свои действия. Чем же тогда от них отличается человек, если полагать его несвободным?
Свободу не следует воспринимать как некий дар человеку со стороны природы или бога, предназначенный для того, чтобы обеспечить ему спокойную и комфортную жизнь. Свобода — это всегда выбор, а значит — и ответственность за результаты данного выбора. Редко когда выбор оптимального варианта действия осуществляется на основании знания всех особенностей ситуации и возможных последствий. Всегда существует вероятность риска. Не рискует только животное, ибо оно не выбирает, а следует велению закона — инстинкта самосохранение. Это самый надежный проводник в мире, где все подчинено необходимости. Ответственность, сопровождающая свободу, является причиной феномена, который получил название «бегства от свободы».37 Этот феномен объясняется противоречием между внешней свободой, которая предоставляется индивиду социальными и государственными институтами, и его неспособностью осознать эти возможности и выявить для себя перспективы, которые открываются с ними. А.И.Герцен говорил по этому поводу, что человека нельзя освободить внешне в большей мере, чем он свободен внутренне. Если человек не сознает, что такое свобода, он, естественно, начинает её бояться. Наглядным подтверждением реальности феномена «бегства от свободы» можно считать отношение среднего российского гражданина к политическим, экономическим и социальным преобразованиям, начавшимся в стране с момента распада СССР и образования России как суверенного государства. Отказ от плановой, регулируемой государством экономики и курс на создание рыночного хозяйства, натолкнулись на психологическую неготовность людей жить в обществе, где каждый является «кузнецом своего счастья и благополучия».
Тема свободы тесно сопряжена с проблемами военной службы. Во всех странах и у всех народов военная служба считается одним из самых напряженных видов деятельности, связанных со значительными лишениями и тяготами. Как правило, специфику военной службы усматривают в том, что она непосредственно связана с риском и опасностью для жизни, с тем, что военный человек в любой момент должен быть готов идти в бой. Это действительно так. Однако подлинная трагичность военной службы заключаются вовсе не в опасностях, сопровождающих её. Шахтер, каждый день спускающийся в забой, рискует жизнью и здоровьем не меньше, чем военный. Милиционер, патрулирующий опасный в криминогенном отношении район, может в любой момент подвергнуться нападению и погибнуть, а пожарный, несколько раз в течение смены выезжающий на пожар, испытывает воздействие множества таких опасных факторов, которые не всегда встречаются в бою. Опасность — это удел не только военного человека. Но только военный, в силу специфики своей профессии, ограничен в самом ценном для человека праве — свободе. Причем, это ограничение носит добровольный и сознательный характер. Главная добродетель военного человека — способность подчиняться приказу и умение эти приказы отдавать. Первое предполагает подчинение своей воли воле вышестоящего командира, а второе сопровождается навязыванием своей воли подчиненным. Если приказ не выполняется, то невозможен успех в бою или в специальной операции, которые являются главной стихией войны. Профессиональным военным никогда не станет человек, не сознающий необходимости и важности самоограничения воли, проявляющейся в безусловном подчинении приказу.

Обзор различных аспектов свободы как сущностного признака человека позволяет сделать вывод о том, что свобода присуща каждому человека в качестве возможности проецировать во внешний мир свои субъективные намерения. Однако реальное бытие свободы предполагает её осознанность человеком. Иными словами, человек свободен настолько, насколько он сознает, что такое свобода, какие возможности и какие последствия связаны с ней. Поэтому развитие человека означает не появление у него каких-то качественно новых способностей или признаков, а связано с развитием сознания свободы. Человек будет считаться полностью развитым человеком тогда, когда он, наконец, сознает, что значит — быть свободным. Но пока он находится только в начале этого пути.

Чтобы понять особенности и перспективы развития человека, необходимо разобраться с существующими в настоящее время концепциями антропогенеза.

Свобода в понимании людей с ограниченными возможностями

Свобода в понимании людей с ограниченными возможностями

Романцева Е. В., Васильева А. С.

ФГБОУ ВО Саратовский ГМУ им. В.И. Разумовского Минздрава РФ

Кафедра философии, гуманитарных наук и психологии

Научный руководитель – доцент А.А. Живайкина

Что есть свобода? С одной стороны свобода – это такое состояние, в котором человек сам является определяющей причиной своих действий независимо от природных, социальных и иных факторов. C позиции философии, свобода – это возможность проявления субъектом своей воли в условиях осознания законов развития природы и общества.

Человек свободный – это человек, свободный внутренне, его свобода проявляется как самоощущение. Как и все люди, внешне он зависит от большого количества обстоятельств, например, общества. Но внутренне он независим. Внутренняя свобода может быть беспредельной даже при самых трудных условиях жизни. Безусловно, внутренняя свобода неразрывно связана с внешней. Внешние природные и социальные факторы, оказывают формирующее воздействие на человека. Внешняя свобода включает в себя физическую, социальную, экономическую и политическую составляющие. Они способны оказывать влияние на истинную внутреннюю свободу человека. Если человек обладает полной свободой действий, еще не означает того, что он будет обладать полной свободой воли. Так же утрата свободы действий еще не говорит об утрате свободы воли. Так человек, имеющий какие-то физические ограничения, может быть, как абсолютно свободен, так и, напротив, несвободен.

Внешние физические ограничения свободы способны влиять на внутреннюю свободу. Снятие ограничений приводит к восстановлению свободы. Но что если человек постоянно находится в состоянии ограничения? Что есть свобода для человека с ограниченными возможностями? Отличается ли эта свобода, от свободы абсолютно здорового человека?

Для обозначения человека с ограниченными возможностям применяется термин «инвалид». Причина таких состояний — различные соматические заболевания, врожденные и приобретенные пороки опорно-двигательного аппарата, травмы и болезни, приводящие к потере органа или анатомической части тела. К инвалидам относятся и те люди, которые имеют психические заболевания, приводящие к потере трудоспособности. В переводе с латинского языка термин «инвалид» переводиться как несильный. Впервые этот термин возник во времена Петра I для людей, получивших увечья на войне. Еще с незапамятных времен, таких людей считали непригодными к

работе, слабыми и никчемными. С ходом истории и социальным развитием, мнение, к счастью, изменилось, возникло понимание и сочувствие к больным.

Общественное мнение оказывает колоссальное влияние на внутреннюю свободу человека. Гнетущее мнение общества явно ограничивает свободу больных людей. Желание помочь может быть воспринято как жалость, которая еще больше усугубит душевное состояние больного. Отсутствие возможности выполнять любую работу отрицательно влияет на чувство свободы человека. Нередко на вопрос «Что для вас свобода» люди отвечают, что это реализация своих действий и потребностей в полной мере. Следовательно, инвалиды изначально находятся в условиях, в которых понятие «свобода» в классическом его понимании не применимо.

Рассматривая данную проблему, мы провели социологический опрос среди людей с ограниченными возможностями. Испытуемым были заданы вопросы «Что для вас свобода?», «Считаете ли вы себя свободным?». Получены следующие данные:

Андрей, 47 лет, безработный: «Свобода – возможность делать разумные вещи; то, что ты желаешь, но, не причиняя никому вреда и проблем. Я не чувствую себя свободным. Вся жизнь ограничена. Нет доступной среды, сложности в передвижении»

Дмитрий, 50 лет, работает на дому, инженер: «Свобода для меня – это возможность совершать поступки, невзирая на мысли и взгляды окружающих согласно законам и морали. Я не всегда чувствую себя свободным и не только, когда я стал инвалидом, но и когда им не был. Человеческую свободу ограничивает его разум».

Юрий, 31 год, работает на дому: «Свобода – это когда я не заперт. Чувствую ли я себя свободным? 50/50. Вроде не тюрьма, но есть ограничения. У каждого человека свое отношение к ситуации. Например, у тебя возникли проблемы с доступом в магазин. Но ты можешь: 1) пойти в другой магазин; 2) попросить кого-нибудь помочь тебе попасть в этот магазин; 3) добиваться того, чтобы магазин переоборудовали, чтобы он стал доступнее. Кто-то поступит подобным образом, а кто-то молча проглотит обиду. Все зависит от внутренней силы человека».

Те же вопросы мы задали людям, которые не ограничены в своих физических способностях болезнью:

Андрей, 30 лет, врач: «Свобода – это помнить о прошлом, надеяться на будущее, не зацикливаться ни на том, ни на другом. И жить настоящим. Я нахожусь на полпути к свободе, сегодня я гораздо свободнее, чем раньше».

Ирина, 28 лет, бухгалтер: «Свобода – делать все, что хочешь; реализация своих действий в полной мере, не ограниченная никакими действиями или людьми. В большинстве случаев люди с ограниченными возможностями несвободны. Но, например, паралимпийцы ставили себе цели и добивались их, несмотря на ограничения. В какой-то степени они даже свободнее, чем обычные люди».

Подводя итоги опроса, можно заметить, что люди, не имеющие физических ограничений, зачастую чувствую себя несвободными. А люди, которые ограничены своей болезнью, наоборот, могут чувствовать себя свободными. Так известный мотивационный оратор Ник Вуйчич родился инвалидом: с самого рождения у него отсутствуют руки и ноги. Казалось бы, обычно люди с таким диагнозом теряют желание не только что-либо делать, но и просто жить. Однако Ник был не готов мириться с такой участью. В его жизни происходило много неприятного, постоянно возникали те или иные сложности, связанные с ощущением себя в этом мире, с адаптацией к суровой действительности. Несмотря на все трудности, вызванные инвалидностью, Ник нашел смысл своей жизни – и он заключается в том, чтобы помочь другим людям приобрести веру в себя, радость жизни, надежду и воодушевление. Так он приобрел внутреннюю свободу. Благодаря внутренней свободе, Ник стал свободнее и в своей жизни. На сегодняшний день он уже сумел добиться большего, чем огромное количество людей добивается за всю жизнь.

Безусловно, когда человек заболевает, он теряет значительную долю физической свободы, так называемую, внешнюю свободу. Как мы выяснили, большинство людей с ограниченными возможностями не чувствуют себя свободными. Более того не все физически здоровые люди ощущают себя истинно свободными. Порой люди, которые серьезно больны, чувствуют себя ущемленными не только из-за своего физического недуга, у них есть и ряд других причин. Например, человек начинает считать, что он неудачлив и ему никогда больше не повезет. Некоторые думают, что их жизнь закончилась с момента постановления диагноза. Они становятся неуверенными в себе, теряют чувство свободы. Но настоящая, истинная свобода неотделима от человека. Даже в состоянии болезни, человек не теряет внутренней свободы! Зачастую, ущемление внутренней свободы в ситуации болезни происходит не как следствие, а как побочный эффект в результате восприятия и переживания болезни.

Что для меня значит свобода

Для почты Стейтон Опубликовано 14:54 PT 1 декабря 2015 г.

Слева направо, Чарли Бет Вудли, Рэйчел Птачек и Майя Джойс, ученики 7-го класса Sublimity School, признанные за их работы в конкурсе эссе пера патриота VFW на тему «Что для меня значит свобода» (фото: Специально для Stayton Mail)

Конкурс сочинений патриотов «Ветераны иностранных войн» — это конкурс сочинений для молодежи, проводимый по всей стране. Студенты могут написать сочинения объемом от 300 до 400 слов, выражающие свои взгляды на ежегодную патриотическую тему.В этом году тема — «Что для меня значит свобода», и в школе Sublimity было трое учеников 7-го класса на местной церемонии награждения, которая состоялась 10 ноября в Пожарном зале Стэйтона. Победителями Sublimity, выбранными нашим местным постом на VFW, стали: Рэйчел Птачек, 1-е место; Майя Джойс, 2 место; Чарли Бет Вудли, 3 место.

Эти студенческие эссе теперь будут переданы на районный уровень конкурса для дальнейшего рассмотрения, потенциально переходя к региональным и национальным конкурсам. Ниже приведены три эссе:

Определение свободы — это состояние свободы от ограничений, но для меня свобода — это нечто большее, свобода — это право быть мной и выражать себя.Благодаря свободе, за которую боролись наши ветераны, мы действительно можем быть самими собой.
Свобода позволяет нам говорить так, как мы хотим, и объяснять себя так, как вы хотите. Вы можете протестовать за то, что считаете правильным, и даже если это неправильно, вы можете выразить это.
У вас может быть религия, чтобы следовать тому, во что вы верите, а не тому, во что вас заставляют верить. Не бояться говорить то, во что вы верите, потому что с вами не случится ничего плохого.
Если да, то это не секрет, это еще одна большая свобода, которая у нас есть.
Я также могу писать, как хочу и о чем хочу писать. Свобода прессы. Я могу писать веселые или серьезные рассказы, как хочу. Тогда я смогу поделиться ими, и мне не придется их прятать, как в некоторых других странах.
Еще одна большая свобода здесь — ходить в школу. В других странах дети не ходят в школу, не говоря уже о девочках. Я многому учусь в школе, и именно здесь я становлюсь собой больше всего. Без этой свободы мы все были бы более похожими и не смогли бы быть самими собой.
Каждое утро я просыпаюсь, не опасаясь, доживу ли я до этого дня. Я уверен, что буду вести себя как обычно. Я не боюсь этого, потому что наши будущие, настоящие и прошлые мужчины и женщины боролись за нашу безопасность. Не посреди войн и не переживая за нашу жизнь. Позволяет нам уверенно проживать наш день.
Все это делает нас такими, какие мы есть, и с той свободой, за которую мы боролись, мы действительно можем быть самими собой. Так что свобода может быть просто словом в словаре, но для меня свобода становится полностью мной. — Рэйчел Птачек

Для меня свобода означает возможность ходить в школу, гулять и делать почти все, не беспокоясь о безопасности себя и своих близких. В отличие от других стран, вам не нужно задаваться вопросом, проживете ли вы этот день.
Технически свобода означает «власть или право действовать, говорить или думать так, как хочется, без препятствий и ограничений», но здесь, в Соединенных Штатах Америки, это означает гораздо больше. Для американцев и других людей, живущих здесь, свобода — это право быть самим собой.Мы можем исповедовать любую религию, например католическую, буддийскую, мусульманскую или любую другую. Мы можем печатать или писать все, что захотим. Мы можем подать прошение, если сочтем это необходимым. Американцы могут иметь любую работу, на которую мы способны. Нас не заставляют заниматься определенными профессиями. Каждый может получить бесплатное формальное образование в средней школе. Кроме того, любой человек в любом возрасте имеет право продолжить образование.
Причина, по которой мы можем пользоваться этими свободами, — это наши военные. Я благодарю всех бывших и действующих военнослужащих и женщин, которые подарили нам этот дар свободы, которым мы, как американцы, известны.Я знаю, что многие другие люди тоже. Америка — прекрасное место для жизни благодаря нашей свободе и нашим вооруженным силам, которые защищают нас каждый день.
Многие граждане других стран иммигрируют сюда из таких мест, как Мексика и Китай. Моя бабушка Линда Лай и моя мама Кэрол Джойс приехали в Америку в 1972 году. Они приехали сюда из-за возможностей, которые у нас есть благодаря нашей свободе. Эта чудесная вещь, которую нам подарили во время Войны за независимость, которую каждый день защищают наши военные, является причиной того, что я сегодня в Америке.
Поэтому каждый гражданин Америки должен гордиться этой прекрасной страной. Без тех свобод, которые у нас есть как в свободной стране, мы не оказались бы в тех же условиях, что и сегодня. Наш флаг с 50 звездами и 13 полосами олицетворяет нашу свободу. Пока этот флаг еще развевается, я знаю, что свободен. Я так горжусь тем, что я американец. Да благословит Бог США! — Mya Joyce

Свобода — это не просто слово. Смысла в этом гораздо больше. Свобода — это способность выражать себя так, как я хочу.Нет никакой униформы того, какой должна быть моя жизнь.
Имея свободу, я могу выбирать свой собственный моральный компас, принимать собственные решения. Находясь в стране со свободой, я могу выбрать свою религию. Я могу свободно говорить то, что хочу. Свобода для меня означает, что никто не управляет моей жизнью. Я выбираю свое будущее.
Выбор собственного морального компаса позволяет мне верить в то, что я считаю правильным, а что — нет. Я считаю, что у нас есть удивительная привилегия иметь свободу. Я знаю, что наша свобода далась нелегко. Ветераны, которые боролись за нашу свободу, рисковали ради нас своими жизнями.Я хорошо знаю, что значит, когда кто-то важный для вас борется за мою свободу. Мой папа ветеран армии США. Он прослужил семнадцать лет. Он воевал в Ираке и Афганистане. Сейчас мой брат в армии. Свобода много значит для меня, потому что за нее боролась моя семья. Я очень благодарен всем мужчинам и женщинам, которые боролись за мою свободу.
Быть свободным позволяет мне выбирать собственное будущее. Я могу быть тем, о чем мечтаю. Поскольку я свободна, я могу делать то, что не могут делать другие женщины во всем мире.Я могу работать, могу получить образование, могу вслух водить машину самостоятельно. Быть свободным американцем означает, что я могу выйти замуж за кого хочу. Равенство существует, потому что мы свободны.
Быть свободным — прекрасная вещь. Я благодарен всем, кто боролся или борется за мою свободу. Они борются за мои права. Поэтому, когда кто-то спросит меня, что для меня означает свобода, я отвечу: свобода — это мое будущее, свобода — это то, за что борется моя семья, свобода означает для меня все. — CharlyBeth Woodley

Прочтите или поделитесь этой историей: https: // www.Statemanjournal.com/story/news/local/stayton/opinion/2015/12/01/what-freedom-means-me/76069520/

12 вещей, которые свобода означает для нас

Что для вас означает свобода? Как вы формируете свою жизнь в стране, где у нас есть право выбора, чтобы обрести чувство независимости?

Связанный: 22 вдохновляющих высказывания о свободе

Эти два слова «свобода и независимость» могут означать много разных вещей. Вот что они для нас значат.

1. «Свобода для меня — это как раз счастье. Это способность делать то, что меня дополняет…. Когда я занимаюсь любимым делом, я чувствую, что все под контролем ».

? Lydia Sweatt , веб-продюсер, SUCCESS.com

2. «Свобода — это моя любимая работа. Не потому, что я должен это делать, а потому, что мне это нравится ».

? Шелби Скрхак , директор по цифровому контенту и социальным сетям, SUCCESS.com

3.«Я благодарна за то, что у меня есть свобода делать свой собственный выбор как женщина в Америке…. [Это] просто благодарность за свободу ».

? Рэйчел Ледбеттер , независимый редактор видео

4. «Свобода для меня означает полное использование возможности выбора. На все нет одного ответа, и возможность пробовать что-то новое, экспериментировать и идти разными путями — это возможность, которую должен иметь каждый «.

? Гаррет Хьюз , координатор социальных сетей, SUCCESS.com

5. «Свобода для меня означает жить в стране, где, независимо от того, откуда вы и каково ваше происхождение, если у вас есть выдержка и достаточно много труда, все возможно».

? Хесус Хименес , управляющий редактор, SUCCESS magazine

6. «Мне так сладок вкус свободы, потому что я вырос в стране, где свобода была доступна не всем…. Быть свободным столько, сколько существует Америка, это привилегия и это прекрасно.”

? Анжелика Вестерилл , фотограф, SUCCESS Partners

7. «Свобода — это возможность выбирать свой путь в жизни, бизнесе или отношениях, и не говорить, что это неправильно или невозможно».

? Трейси Келер , помощник по развитию отношений, SUCCESS Partners

8. «Независимость для меня означает решение, кто ты сейчас и кем хочешь быть в будущем. Он берет под свой контроль свою судьбу.”

? Джессика Крампе , цифровой управляющий редактор, SUCCESS.com

9. «Независимость для меня возвращается к самоопределению. Все дело в моем стремлении контролировать свою жизнь и свой выбор. Я не могу контролировать других людей, но могу контролировать свой выбор ».

? Мариана Ленокс , менеджер по производству цифровых активов, SUCCESS

10. «Для меня независимость означает, что я могу делать или говорить все, что хочу, не беспокоясь о том, что я получу ненужные суждения от других.Я бы сказал, что это означает, что я могу быть самим собой и не бояться показать свою уникальную или причудливую сторону ».

? Джейми Фридлендер , редактор функций, SUCCESS magazine

11. «Действительно отличный водитель Uber вез меня в аэропорт DFW…. Он начал рассказывать о своей жизни, и он был из Эфиопии. Он рассказал мне историю о своем сыне, который ходит в детский сад, и сказал, что, когда он был в Эфиопии, ему приходилось идти пешком два часа в каждую сторону, чтобы добраться до школы. Он пошел навестить своего сына в детский сад, и это было время для сна, и он не мог понять эту концепцию времени для сна …Он повернулся ко мне и, все еще со слезами на глазах, сказал: «Это просто величайшая страна в мире». Для меня это многое говорит о независимости ».

? Джим МакКейб , вице-президент, генеральный директор, SUCCESS

12. «Независимость для меня — это просто способность иметь независимое мышление, и я думаю, что многие люди принимают это как должное в том смысле, что мы можем выбирать то, во что хотим верить, и никто не принимает это. от тебя.»

? Сесилия Мейс , редактор интегрированного контента, SUCCESS, magazine и SUCCESS.com

Связано: Повысьте уверенность в себе с помощью этих 10 шагов

Что для вас значит свобода? «Спецпроекты

В этот самый необычный год День Независимости тоже другой.

Праздник, завернутый в красно-бело-синюю овсянку, посвящен подписанию Декларации независимости. Но 2020 год, как никакой другой последний год, испытал концепции свободы и ответственности.Эти темы проходят через истории как пандемии коронавируса, так и борьбы с системным расизмом.

Мы связались с группой членов сообщества и спросили их, что для них означает свобода и как их восприятие было оспорено, изменено или подтверждено.

Что для вас свобода в этот уникальный момент истории?

— Крейг Браун, колумбийский редактор

Увеличить